Сережа молчал.

— Так можно и уважение потерять.

Сережа дернул плечом, вроде бы: «Ну и ладно!», смело поднял глаза:

— И трояк по литературе.

К себе он всегда беспощаден, щепетильно правдив, даже если это ему невыгодно.

Теперь молчит Виталий Андреевич.

— Зато по геометрии — пять.

— Слабое утешение, — замечает Виталий Андреевич.

Вечером он обнаруживает в дневнике запись классной руководительницы: «На уроке литературы был невнимателен».

— Ну вот, пожалуйста! Чем же ты занимался на литературе? — с огорчением спрашивает Виталий Андреевич.

Ответ, как всегда, правдив, но малоутешителен:

— Обдумывал новую модель самолета.

Что делать с этим мальчишкой, чтобы он, при всем своем увлечение техникой и точными науками, не пренебрегал гуманитарными? Раиса рассказывала, что эта склонность проявлялась даже в раннем детстве. Как-то она спросила маленького Сережу: «Что тебе больше всего понравилось в зоопарке?» И услышала в ответ: «Красный трактор».

Может быть, для начала взять себе в помощники Жюль Верна, им пристрастить мальчика к чтению? В конце концов, человек есть не столько то, что создала природа, сколько то, что он сам из себя сделал и что создают из него.

Их особенно сблизил день 9 мая — годовщина победы над гитлеровцами.

Еще утром, после завтрака, Виталий Андреевич надел пиджак со всеми наградами, и восхищенный Сережа читал на медали надпись: «За оборону Москвы», приглядывался к югославским, польским крестам… У Виталия Андреевича были, кроме ордена Красного Знамени, еще и две медали «За отвагу», и от них Сережа просто не мог оторвать глаз. «Другую медаль, — думал он, — можно получить и в штабе, а эти — только действительно за отвагу на поле боя… Интересно бы узнать, за что…»

Кирсанов, Раиса Ивановна и Сережа вышли во двор. В саду белый цвет так облепил ветви, что они стали похожи на мохнатые початки. Буйно цвела сирень. С Дона тянуло свежим ветерком.

Они вышли на главную улицу. Ее зеленая стрела упиралась в телевизионную вышку, устремленную к нежно-синему небу.

Виталий Андреевич любил свой город: тихие аллеи Пушкинской улицы, особнячки Нахичевани — каждый на свой лад, широкие проспекты, словно потоки, вливающиеся в Дон.

Военная судьба забрасывала Кирсанова и в сказочную Азию, и в красавицу Вену, но он всегда как о величайшем счастье думал о возвращении в родной Ростов. Пусть к его руинам, но все равно в город, любимый с детства. Эта любовь удесятерилась позже, потому что Виталий Андреевич вместе с другими заново отстраивал его: сначала в воображении, потом на ватмане.

Расчищал во время субботников перекореженную бомбежками набережную, строил проспект Ленина, Зеленый театр, Дворец культуры сельмашевцев.

Сейчас, когда Кирсанов шел по улице Энгельса, его не оставляло чувство гордости: вот какой мы ее сделали! Надо, чтобы и Сережа привязался к своему городу.

Еще в детстве знал Кирсанов все закоулки Ростова: вброд переходил речку Каменку, продирался сквозь парковые заросли у аэропорта, на пароме переправлялся на «левбердон» — так называли они левый берег Дона, облазил владения Ботанического сада и зоопарка.

В юные годы, работая слесарем на Сельмаше, свободные часы просиживал в библиотеке на тихой Книжной уличке, бегал в драмтеатр смотреть Марецкую и Мордвинова…

Они миновали фонтан на Театральной площади — Гераклы держали на плечах огромную чашу, миновали распахнутый вход в парк Революции и по Советской улице дошли до Вечного огня, недалеко от памятника Марксу.

Люди шли сюда с цветами. Пионерские отряды — чтобы принести клятву верности погибшим.