В комнате Сережи Виталий Андреевич положил записку: «Сожалеем, что не разобрались толком. Мама и папа».

К дверям, выходящим в коридор, они кнопками прикрепили бумажку: «Ключи — у Марии Акимовны» — и предупредили соседку, что сын, возможно, зайдет за ключами.

Сережа проснулся оттого, что болела шея: он, видимо, неудобно лежал.

Сквозь чердачное окно пробивался дневной свет. Где-то внизу натужно рычал грузовик, одолевающий подъем.

Сережа вскочил, отряхнулся, сделал разминку, энергично приседая. Покрутил головой, освобождаясь от неприятного ощущения, будто шея свернута.

Только после этого начал обследовать чердак: Ничего интересного он здесь не обнаружил: песок, зачем-то насыпанный в корзины; в углу — прохудившееся ведро, лопату без черенка, старую, рассохшуюся бочку. «Новый Диоген», — не без сарказма подумал о себе Сережа.

Он осторожно выглянул в окно. Выпал снежок, и все вокруг стало белым-бело. За углом амбара, как назвал Сережа про себя это здание, приютившее его, заворачивали машины, груженные ящиками.

Что же предпринимать дальше? Конечно, он правильно поступил, решительно отстаивая свою честь, и все же червь некоторой виновности подсасывал, не давал покоя. Конфликт можно было и не доводить до такого взрыва, а спокойно объяснить все. Однако где взять спокойствие, если тебе не верят, если с тобой обращаются, как с сопляком… Но, вероятно, нехорошо и так себя вести, как он…

Особенно мучила фраза, брошенная отцу… Конечно, он имеет право.

Сережа и сам бы мгновенно заступился за Варю, подними кто на нее руку. Но ведь он не поднимал… Это просто похоже так получилось…

…Есть хотелось все больше. Сережа порылся в карманах пальто и, к своей радости, в самом низу обнаружил провалившиеся в дырочку, семь копеек. Капитал!

Он по уже знакомой лестнице спустился с чердака и, провожаемый подозрительным взглядом какой-то женщины с кошелкой, направился к троллейбусной остановке. Возле нее был хлебный магазин, и Сережа купил себе черного хлеба.

До чего же вкусным он ему показался, никогда не думал, что можно получить такое удовольствие, вгрызаясь в краюху хлеба. Захотелось даже поурчать немного.

Как-то мама, довольная его неразборчивостью в еде, сказала:

— Солдатская каша тебя не испугает…

— Как, впрочем, и солдатская жизнь, — убежденно ответил он.

— С чего бы?

— По традиции, — усмехнулся он, имея в виду отца. И вообще Сережа теперь любил, браво сказав отцу «есть!», точно все сделать, как тот велел.

Он помрачнел: «Наверно, отец не будет со мной разговаривать».

…К центру города Сережа возвращался пешком, решив все же зайти к Платоше, но на углу Красноармейской улицы встретил Варю. На ней было мохнатое зеленовато-серое пальто, такая же шапочка, в руках Варя держала черную, на длинном шнуре, папку для нот.

— Здравствуй, — обрадовалась Варя, и, как всегда, в самых уголках ее губ заиграли ямочки. — Мама вчера, когда пришла с собрания, рассказала мне о тебе, а я говорю: «Он сам не мог полезть драться, это на него напали», Правда?

Варя смотрела своими чистыми, доверчивыми глазами и показалась ему сейчас еще в миллион раз лучше прежней.

— Правда, — стесненно подтвердил он и подумал, что, если бы Варя оказалась свидетельницей вчерашней сцены у них дома, она бы его не оправдала.

Кирсановы звонили с работы на свою квартиру через каждый час.

Наконец уже в начале первого, когда Раиса Ивановна совсем обессилела от тревоги, в трубке раздался голос Сережи:

— Вас слушают…

Ах ты ж негодник — он слушает! Интонация у него точно такая, как у Виталия Андреевича, когда тот поднимает трубку.