Он скинул с плеча рюкзак, почти не глядя, набросал туда банки-пакеты. Белорусская тушёнка, сухая картошка, шоколадки, крекеры... Ещё что-то. Кусок мыла - зелёного, с мелиссой, оно очень приятно пахло. Опустил пятилитровую бутыль с белым льдом внутри и голубой этикеткой "Bon Aqua" - питьевая вода... Подумал, добавил упаковку сухого горючего и рулон туалетной бумаги. Снова посветил вокруг. Ему внезапно стало очень одиноко в большом помещении.

   Одиночество... Вовка давно, пожалуй, сошёл бы с ума от него, если бы не жившая в нём ненависть, которая помогала переносить пустоту вокруг. Ненависть привычная и неяркая, но постоянная, неотвязная и прочная.

   Он ненавидел взрослых. Заочно. Всех. Вообще. Без исключений и различий рас и языков. Просто за то, что мир, в котором он жил до четырнадцати лет и его большой город, который он... ну... любил - отняли у него именно взрослые ради какой-то своей взрослой муйни, даже необъяснимой нормальными словами. США, РФ, патриоты, либералы, кто там ещё, как там по телику говорили - шли бы они все к херам коровьим.

   Они и пошли. Все. Но с собой прихватили и всё остальное. И всех остальных...

   ...Когда они с Санькой поняли, что их дома больше нет, то сперва сидели недалеко от развалин - как оглушённые. Кажется, они там сидели и когда в десяти километрах от городской окраины разорвалась уже не обычная ракета или бомба, а эта... атомная боеголовка - Вовка не поручился бы, где они были, точно он не помнил. Но к ним даже никто не подходил, хотя в обычное время, наверное, всё-таки подошли бы какие-то взрослые или хоть полицейский - узнать, почему двое пацанов много часов неподвижно сидят на одном месте и смотрят себе под ноги.

   Но мир развалился на крохотные частички, и каждой из них до других не стало дела. Просто ни Вовка, ни Санька этого ещё не знали.

   А потом Санька как будто взбесился. Он вскочил, заметался, начал ругаться - так, что Вовка даже немного ожил. Он поливал чудовищным матом американцев и грозился им самыми страшными карами. А Вовка не мог даже толком переварить, при чём тут американцы-то? Но по крайней мере, с мальчишек спало оцепенение.

   Они заночевали в подъезде соседнего дома, вполне уцелевшего. Вернее - как "заночевали"? Так... забились под крышу почти инстинктивно. В подъезд, домофон не работал, и дверь была просто распахнута. По лестнице ночью часто ходили люди, на них внимания не обращали. А по улице ещё чаще проезжали машины. Вовке то и дело снилось, что ему надо идти домой, он толчком просыпался и видел, что Санька не спит вообще - сидит, обняв колени и глядит в полную пожаров на окраине темноту за окном. Уже под утро какой-то мужик вышел из квартиры напротив, стал на них орать и требовать, чтобы они убирались отсюда. Вовка хотел уйти, потому что мужик всё-таки был взрослый. А у Саньки вдруг побелели глаза, он спрыгнул с подоконника, медленно пошёл на мужика, сжав кулаки и цедил: "Я тебя урою сейчас, крыса комнатная..." - и ещё что-то. И мужик попятился - сперва изумлённо, потом испуганно - и юркнул за дверь, поспешно загремел засовом.

   Но они всё-таки вышли на улицу. Сами, потому что - что там было делать, в подъезде чужого дома? Вот тут Вовка помнил точно - был ещё разрыв, ближе, там, где нефтехранилище. Они долго лежали на газоне, обнявшись и спрятав лица в траву. Дул горячий ветер, потом пошёл грязный какой-то дождь, тёплый такой... Какая-то молодая женщина бродила по улице и монотонно громко кричала - у неё были залиты кровью глаза и вздулось лицо. Потом её кто-то увёл... кажется. Хотелось есть, но они почему-то сами ничего не делали, только какие-то люди дали им консервы - прямо из разбитой магазинной витрины, возле которой лежали - нестрашной кучей - не меньше трёх десятков тел убитых кавказцев, все в крови, с многочисленными чёрными от крови ранами.