— А не кажется ли вам, что есть еще один способ избавиться от этого порока, независимо от того, откуда он взялся? Греховность — темная, мрачная сторона нашей натуры. Но эту темную сторону можно научить добру, обратить к Богу и приручить, как эта женщина приручила дракона.

— Наставить на путь истинный Сатану! — воскликнул де Берль. — Это же противоречит принципу мироустройства.

— Быть может, Бог, создавая людей, обязал их стремиться к добру путем самосовершенствования, то есть игнорируя подстрекательства Сатаны, а вовсе не пытаясь его одолеть. Борьба с миром — борьба с самим собой. Всякое насилие — это оружие Сатаны, это несправедливость, смерть, огонь и пытки. Борьба — как и война — не может служить добру. Убийство есть убийство.

— А разве борьба во имя благой цели не бывает справедливой? — осторожно спросил Маркиз.

— Если мы это признаем, придется также признать, что цель оправдывает средства, — ответил де Шевийон. — Получается замкнутый круг. Преследование людей, точно диких зверей, изгнание из собственных домов и родного отечества, знаки на дверях иноверцев, якобы оповещающие о заразе, гетто в городах. Нет. Я верю, что человек носит Бога в себе и что к каждому Он обращается по-разному.

Вероника вернулась в свою комнату в смятении. Возможно, на нее так подействовало вино, а возможно, усталость, разговоры, эта странная картина. Опустившись на колени возле кровати, она попробовала молиться, но не могла сосредоточиться. В голове мелькали образы минувшего дня: пестрые цветочные ковры, женщина с драконом, пятна на перепончатых крыльях, шевелящиеся губы Маркиза, мускулистые ноги слуги. Вероника разделась и нагишом скользнула в холодную постель. Смотрела в темноту и чувствовала, что она уже не та, какой была раньше. Что-то в ней изменилось, она словно вышла из себя куда-то наружу. Коснулась пальцами щеки, и на мгновение ей почудилось, будто это не ее лицо, а чужое, хотя тоже хорошо знакомое. Ее удивила гладкость кожи. Удивило, что это лицо — не лицо Маркиза.

Гошу не хотелось спать. Он боялся проснуться снова в конюшне в Сент-Антуанском предместье. Сидел, съежившись, на кровати, поглаживая кончиками пальцев атласное покрывало. Его переполняла такая любовь и благодарность к людям, взявшим его с собой, что казалось, он сможет заговорить. Он открыл рот, набрал воздуху в легкие. Услышал в тишине ровное дыхание пса, спящего на полу возле кровати. Беззвучно выпустил воздух и, подняв голову, через открытое окно увидел над парком падающую звезду.

Господин де Берль стоял у окна и смотрел на парк. Ночь смазала фантастические цвета, и все клумбы выглядели одинаково. Де Берля одолевали сомнения. Он теперь сомневался во всем: в существовании Книги, в том, что экспедиция имеет смысл, что они хоть чего-нибудь добьются, что шевалье к ним присоединится. Он понимал, что развитие событий уже слишком далеко увело их от первоначального плана. Все выходило из-под контроля, а он не был к этому готов. Он испытывал разочарование и все более склонялся к тому, чтобы вернуться в Париж, независимо от того, дождутся они шевалье д'Альби или нет. Вера окончательно покинула господина де Берля.

Сердце ему подсказывало, что Господь сбивает их с пути.

В комнате Берлинга еще горела свеча. Англичанин сидел за ломберным столиком, крытым зеленым сукном, и водил по нему пальцем. Он ощущал, что его окружает какая-то тайна. Что-то здесь недоговаривалось, о чем-то умалчивалось — о чем-то очень существенном. Он машинально нарисовал пальцем на сукне кружок, потом еще один. Поразмыслив минуту, добавил еще два. Попытался соединить их каким-нибудь разумным и гармоничным способом, но вдруг передумал.