Всю ночь Маркиз успокаивал метавшуюся в бреду женщину, упрекая судьбу, что та их свела. Не встреться они, никогда бы не случилось того, что — Маркиз это знал — случится. Сидя возле Вероники и гладя ее пылающий лоб, он ясно осознал, что она умрет. И тогда у него сразу пересохло во рту, а в голове замелькали обрывки бессвязных мыслей. Гош поддерживал хилый огонь и беззвучно плакат.

В ту ночь Веронике казалось, что тело у нее огромное, как гора, как весь земной шар. С расстояния в сотни миль она смотрела на кисти своих рук, громадные и могучие, смотрела на свои ногти, каждый с озеро величиной. Когда ей хотелось пошевелить пальцами, они повиновались с неохотою и не сразу, будто ее воле требовалось время, чтобы преодолеть это расстояние. Она удивлялась, пыталась что-то сказать — губы с грохотом раздвигались, отверзая черную расселину рта. Ресницы трещали, словно ломающиеся деревья, а при каждом глубоком вдохе воздух, свистя, ураганом врывался в ту пропасть, каковой она теперь стала. Тело едва ли не расплющивал непомерный груз. Так, должно быть, чувствует себя земля под бременем тяжелого каменного неба. Собственный голос доходил до Вероники медленно, как отзвук далекой грозы. Она пыталась собрать воедино свое тело, но только вызывала лавину. Огромные валуны падали ей на грудь, мешая дышать. Кожу облепляла горячая лава, затвердевая в саркофаг. Вероника хотела позвать на помощь, но окаменевший язык мог извлечь из ее уст только рокочущий звук, подобный раскату ленивого грома. И тогда она замирала в отчаянии, ибо не было рядом никого достаточно сильного, чтобы ее освободить.

Неподвижность приносила облегчение. Вероника постепенно обретала прежние размеры, к которым привыкла за последние три года. Но процесс этот не останавливался, шел дальше, и она становилась все меньше. Открывала кукольные глазки и видела над собой гигантское лицо мужчины. Пыталась ухватиться за его взгляд, но мужчина ускользал, скатывался с нее, непрестанно увеличиваясь, раздуваясь, как рыбий пузырь. Она же делалась тоньше волоса, листка бумаги, паутинки. И боялась, что горячее дыхание этого исполина смахнет ее в какую-нибудь щель, откуда ей уже не выбраться. Она была меньше самой крошечной крошечки. Таяла и переставала существовать.

Утром, однако, Вероника совершенно пришла в себя. С трудом сев, она увидела скорчившегося рядом с ней спящего Маркиза. Гош, проснувшись, подскочил, чтобы поцеловать ей руку. Она попросила гребень, но сил поднять и поднести к голове руки у нее не было. Гош понял, в чем дело, и принялся расчесывать ей волосы.

Маркиз решил дальше идти один. Вынув из вьюков остатки снадобий и целебных трав, он поделил их на порции. Терпеливо втолковывал Гошу, как давать их больной. Гош утвердительно кивал. Вероника уже ни о чем не просила. Может быть, не хотела, а может, ей недоставало сил выговаривать слова. Она смотрела на Маркиза глазами собаки, которую хозяин привязывает к дереву в лесу, а сам уходит.

— Вероника, — медленно, как ребенку, говорил Маркиз, — я принесу Книгу. И ты сразу поправишься. Слышишь меня?

Она кивнула. Он привязал к заплечному мешку шкатулку для Книги и пошел. Шел быстро, держась направления на восток. Мысленно пытался молиться, но слова молитвы не означали того, что означали всегда. Маркизу хотелось наконец почувствовать себя свободным. Он давно об этом мечтал: идти на восток, за Книгой, которая уже близко, рукой подать.