– Совсем наоборот,- сказал я.- Беседа протекала в самой сердечной атмосфере.- Я зевнул: мною овладела вдруг такая усталость, что, казалось, я мог бы заснуть прямо на полу.

– Ну, бросьте!-сказал он.- Не затем же он держал вас целых двадцать пять минут, чтобы вести дружескую беседу. Я не всегда верю вам, Джозеф. О чем же вы всетаки говорили?

– О женщинах,- сказал я.

18

Вечером по дороге домой я зашел в аптеку, чтобы купить лезвия для бритья. Хозяин, высокий сухопарый человек с лицом сердитого старшего сержанта, беседовал о политике с покупателем – толстяком, похожим на торговца шерстью. Аптекарь знал, что я работаю в муниципалитете, и, здороваясь, назвал меня по фамилии. (Он знал фамилии почти всех своих покупателей, чем в известной мере объяснялось его преуспеяние.) – Добрый вечер, мистер Лэмптон! В каком положении городские финансы?

– Мы вполне кредитоспособны,- сказал я.

– Чего нельзя сказать обо всей стране,- мрачно буркнул толстяк.

– Что верно, то верно, Том.- Лицо аптекаря побагровело от гнева.- На все введены карточки и лимиты, ни одно обещание не выполнено. Можно подумать, что они нарочно все делают, чтобы разорить предпринимателей. Куда делась наша свобода?

Уинни был прав: мы живем под пятой гестапо.

Помощник аптекаря кончил завязывать большой пакет для толстяка.

– Вы совершенно правы, мистер Роббинс,- сказал он.- А посмотрите на подоходный налог…

Это был крупный сорокалетний мужчина, почти с меня ростом. Я вспомнил, как однажды он сказал мне, что работает у Роббинса уже двадцать лет. Он явно принадлежал к числу тех, не имеющих специальности, простаков, которым приходится выполнять всю черную работу, причем в самые неурочные часы. На бледном лице его застыла вечная улыбка; привычка к покорности ссутулила широкие сильные плечи.

– Вы правы, мистер Роббинс,- повторил он.- Совершенно правы.- Он улыбнулся еще шире и кивнул в подтверждение своих слов. Но хозяин и покупатель будто не слышали его, хотя стояли совсем рядом.

Я вышел из магазина с весьма неприятным чувством. И как только он терпит все это?

Он продал себя, а за какую цену? Фунтов семь в неделю, и никакой уверенности в завтрашнем дне: он полностью зависит от хозяина, а хозяин этот невежествен, груб и мелочен. Тут я вспомнил о своей беседе с Хойлейком и подумал, что,собственно, между мной и помощником аптекаря нет особой разницы. Да, конечно, я получаю больше, у меня лучшие условия труда и больше гарантий на будущее, но в основном положение наше почти одинаково. Мой хозяин лучше воспитан, чем Роббикс, и имеет надо мной меньше власти, но все же он остается моим хозяином. Просго моя цена чуть выше – вот и все.

Дождь продолжал лить; я направился к остановке и сел в автобус. Внутри пахло мокрой одеждой и табачным перегаром; все места были заняты. Я прошел вперед и так углубился в свои мысли, что, только когда мы уже подъехали к Орлиному шоссе, заметил, как далеко от выхода я стою. С трудом протискавшись, я наконец выбрался из автобуса – пальто мое было помято, я тяжело дышал. Подняв воротник и придерживая шляпу, я шел навстречу дождю и ветру, как вдруг увидел «остин» Боба Стора, заворачивавший за угол на шоссе Сент-Клэр.

После чая я позвонил ему.

– Ну как насчет завтра? Приходить к вам, Боб?

– Не знаю… Подождите минутку, Джо.- По его тону ничего нельзя было понять.

– На прошлой неделе вы же сами просили прийти.

– Да, конечно. Сейчас спрошу у Евы.

Я ждал. Сердце у меня бешено колотилось от злости: я уже знал, что услышу.

– Мне очень жаль, старина,- сказал Боб,- но Ева пригласила на завтра кое-кого из друзей. Между нами говоря, по чисто деловым соображениям.