Превозмогая боль в моем всюду ушибленном теле, я сел на ступени и выдернул клинок из его плена.

Голова работать отказывалась напрочь. Ни одной мысли в ней так и не возникло, пока я не выбрался на свет.

Небеса были необыкновенно чисты. Словно умытые они радовались мне своей синевой. Солнце нагрело воздух настолько, что после прохладного подвала он казался чересчур горячим. Глаза слезились от лучей светила. И я судорожно тер их, представляя, что на моем лице творится.

Когда, как мне казалось, я пришел в себя и осмотрелся, то понял что пролежал в подвале чрезвычайно долго. Непростительного долго. Может даже двое суток. За один день бы солнце не подсушило бы так землю. Ни единый ветерок не трогал уцелевшей от шторма листвы на деревьях. Безмолвие нарушалось только журчанием недалекого, но невидимого мне ручья.

Осторожно ступая, я побрел, куда глаза глядят, но даже час спустя мои глаза глядели на незнакомую и пустынную улицу все того же города. Я так и не смог из него выбраться. Пошатываясь при ходьбе, я шел по брусчатке и, всматриваясь в серые еще не просохшие до конца в тени стены домов, пытался вспоминать, что же это было со мной. И даже боялся представить, что произошло с теми, кто стал мне почти дорог в моем безумном вынужденном путешествии. В поисках той улицы, на которой мы остановились, я провел довольно много времени. Наконец я с замиранием сердца узнал дом и без промедления пошел к нему.

Я медленно переходил из комнаты в комнату. Скорбь наполняла меня при виде разгрома, что тут произошел. Везде были следы жестокой обороны. А тогда почему я не слышал выстрелов? Я помню, как била в висках кровь, может она не дала расслышать? В коридоре валялось искореженное злой волей автоматическое оружие моих друзей. И нет нигде ни крови, ни тел. Серые чудовища унесли моих погибших друзей. Или даже живых, чтобы умертвить себе на забаву в другом месте. Я скорбел. Я был не просто в горе. Опустившись на корточки и прислонившись к стене, я боялся одного, что расплачусь от боли утраты. Но плакать я не мог. Не имел права. Да и потом бы не хотелось вспоминать, что я как дура деревенская сидел и ревел вместо того, чтобы, что-то делать. Среди вещей в доме я нашел мешок Ритки, просмотрел его содержимое, убедился, что тот таскал с собой только самое необходимое. То, что теперь должно помочь мне. Среди изломанного оружия я нашел два целых автоматических карабина. Пять полных дисков к ним. Целый мешок патронов россыпью. Собрав опустошенные диски, я не успокоился, пока не зарядил еще пять. Остальное сложил в мешок и прибавил его к вещмешку Ритки. Собрал я и провизии из расчета на дня три. Вес получился чудовищный. Выйдя на улицу, я побрел на конюшню, где мы оставили наших лошадей. Верите, нет, я даже не удивился, не обнаружив ни единой клячи. В распахнутых воротах не было ничего кроме пустоты. Злость охватила меня. Не знаю, сколько я бесцельно бродил по городу, выискивая непонятно что. Но уже ближе к вечеру на одном из переулков я услышал себе в спину:

- Стой!

Повернувшись на голос, я увидел того мужчину, что на вот такой случай вызвался жить отдельно. А я и забыл про него. Трудно передать радость, что охватила меня при виде живого человека. Я теперь понимал тех, кто чуть ли не под копыта бросался, желая убедиться, что человек перед ними не мираж. Так же, наверное, чувствовали себя те кто выжил там… в Приливе на берегу южного Океана.

До самой ночи мы делились с ним тем, что видели и слышали. Он как выяснилось, не спал, когда произошла трагедия. Услышав выстрелы, он спустился в подвал, запер его и стал ждать.

Ближе к утру, он услышал, как наверху с грохотом выломали дверь. И почти минут десять его дом обыскивали. А он, сидя в подвале, слушал тяжелые шаги безмолвных грабителей.