Она как раз пришла к выводу, что ничего подобного в телеге не имелось, когда у чехла откинули полог. В отверстие сунулось квадратное лицо с остроконечной седой бородой и лысой головой.

Дорис решила не доставлять лысому удовольствия видеть, как она хватается за халат. Она положила одну руку на колени, а другой прикрыла грудь.

— Господин Акимос! Чему я обязана удовольствием этого визита?

— Похоже, сударыня, что это вы решили воспользоваться моим гостеприимством. Я был бы плохим хозяином, если б не подумал о ваших удобствах.

— Мне нужно только одно удобство — объяснение. Если вы не можете предоставить его, то как насчет лошади для возвращения в Мессантию?

— Увы, сударыня. Срочные дела не позволяют мне оказать ни ту ни другую любезность. Но все прочее, что в моей власти, будет вашим в тот же миг.

Дорис подумала об отказе от любых услуг со стороны человека, который явно похитил ее по причинам, о которых она узнает, когда он соизволит уведомить, — если вообще узнает. Эта девчонка Ливия определенно сочла бы такое поведение отличным способом продемонстрировать свою смелость.

Дорис-то лучше знала жизнь. Она начинала достаточно бедной, чтобы почти постоянно испытывать холод и голод. Она понимала, что жажда, голод и свинячья жизнь в собственных испражнениях подорвут те силы и ум, которые ей понадобятся.

— Ночной горшок. Еды и воды. Какую-нибудь приличную одежду. И мазь для моих… следов от укусов насекомых.

— Конечно.

Лицо Акимоса исчезло, и когда она натянула халат, то услышала его голос, подзывающий людей. Откинутый полог показывал треугольник пурпурного сумеречного неба над темными горами. Поближе к ней находилась искривленная олива, а около нее сидел худощавый молодой человек в поношенном за долгие скитания синем балахоне.

С первого же взгляда Дорис ощутила ужас. Этот человек с виду сильно походил на ее сына Арфоса. Неужели он участвовал в этом заговоре, стремясь освободиться от нее ценой рабства у Акимоса?

Затем она увидела, что этот человек годится Арфосу в отцы и в его темных глазах таится глубокое внутреннее знание. Знание того рода, какое, поняла она, будет использовано против нее прежде, чем она вырвется из рук Акимоса.

Сидевший поднял голову и пристально посмотрел на нее. Дорис задрожала, хотя ночь стояла теплая. Эти глаза, казалось, пронзали халат и кожу под ним, стремясь изучить ее кости, внутренние органы и даже душу.

Она поплотнее запахнулась в халат и повернулась к нему спиной. Она больше не гадала, когда же ее освободят. Вопрос теперь стоял так — освободят ли ее вообще?

— Насколько мы близко?

Талуф приложил палец к губам и прошептал:

— Слишком близко для твоего киммерийского рева, капитан.

Реза усмехнулся, но был бледен и вспотел.

— С тобой все ладно? — спросил его Конан.

— Дело не в продолжающемся действии снадобья. Дело во вкусе оливкового масла.

— Если на кухне прогорклое оливковое масло, Реза, то ты сам виноват… — начал Арфос, но рот ему тут же захлопнула могучая длань киммерийца.

Дальше они двигались молча, Конан, Реза, Талуф, Арфос и восемь отборных бойцов — половина из Дома Дамаос, половина из отряда Конана. Четверо бойцов и Талуф переоделись тайными Воителями.

Тайные Воители были не настолько тайными, чтобы Арфос не сумел узнать, как они одевались. Это была группа Воителей, умевших проскальзывать в дома для приобретения улик, которые не удавалось достать другими средствами. По строгим понятиям аргосийского права, они были преступниками, но эти представления уже не один век ничуть не стесняли ни их самих, ни их хозяев.