Она положила себе большой кусок. У Гийома пропал аппетит. То, что замок его врага будет повержен, не могло его не радовать, но его беспокоили причины подобного решения. И кто мог его принять?..

У него мелькнула мысль, что с молодой вдовой произошло несчастье и что новый наследник взялся уничтожить презренное жилище. От такого предположения у Гийома защемило сердце, но дело, вероятно, было в другом. Гораздо удобнее подождать, пока он сам развалится, коль скоро завещанное имущество многого не стоит! И потом он был почти уверен в том, что, если бы с Агнес протолкло несчастье, он бы это почувствовал. В один миг благодаря волшебству ее имени, произнесенного Анн-Мари, исчезло приятное воспоминание о госпоже де Бугенвиль: она, и лишь она притягивала Тремэна…

Не переставая есть, акушерка наблюдала за узким лицом сидящего напротив, над которым так хорошо поработали резцом. Она догадывалась, что он думает о госпоже д'Уазкур, и хотя его привязанность была ей не по душе, мудрость подсказывала ей, что тайна и разлука, пожалуй, лучшие союзники любви. Пока он не узнает, что стало с Агнес, пока не увидит ее в монашеском платье или в любом другом, слишком заурядном виде, чтобы больше не превращать ее в мечту, он от этого наваждения не избавится. Поэтому после целой ночи раздумий она решилась сообщить ему эту новость.

— Ну что? — спросила она, наконец. — Что ты об этом думаешь?

— Честно говоря, не знаю. Мне непонятно… Зачем, интересно, мадемуазель де Нервиль…

— Госпоже д'Уазкур, — мягко поправила мадемуазель Леусуа.

— Если угодно. Так вот, к чему ей разрушать дом своих предков? Чтобы построить другой на его месте? Это кажется правдоподобным, учитывая воспоминания, которые у нее остались о прежнем жилище. Но в то же время, если она ушла в монастырь, к чему ей новый дом?

— Я думаю, что Габриэль может что-нибудь знать. Он предан ей, как верный пес. Подобная преданность способна вызвать доверие.

— А что говорят в Морсалине?

— Много всякой чепухи, потому что никто ничего толком не знает. Только языками болтают, так что скоро и в Кетеу, и в Сен-Васт все будут в курсе. Кумушки посплетничают вволю…

— Не сомневаюсь. Впрочем, это не имеет значения, ведь с ними ничего не поделаешь. Интересно было бы узнать имя подрядчика. Назначив хорошую цену, можно было бы заставить его заговорить…

— Попробую узнать. А теперь попроси, пожалуйста, госпожу Белек приготовить мне немного кофе. Мне пора возвращаться к Мартен.

— Почему бы не бросить столь изнуряющее занятие? — спросил Гийом. — Вы постоянно в дороге, а могли бы спокойно жить здесь, радоваться жизни и управлять домом…

— Для этого у тебя есть все, что тебе нужно… не говоря о молодой хозяйке дома, которая однажды появится. А я люблю так жить; сама выбрала и собираюсь продолжать в том же духе, пока есть силы. Позже, может быть…

Она замолчала, поставила пустую чашку, поднялась и с улыбкой посмотрела на хозяина.

— Ну, что? — спросил тот.

— Может быть, когда буду на последнем издыхании, приду к тебе умирать… Должно быть, так чудесно угаснуть в роскоши!

— Тогда как можно позже…

Потантен начал убирать со стола, Клеманс принялась за посуду, а Гийом вышел из столовой — одной из трех или четырех вполне законченных комнат. Здесь все дышало уютом: на фоне деревянной обшивки стен бледно-серого цвета прекрасно смотрелись большие занавески и обтянутые ярким желтым бархатом стулья, коллекция китайского и японского фарфора и, разумеется, изделия от Индийской компании, выставленные в больших посудных филенчатых шкафах по последней моде, в стиле Людовика XVI.