Вот и это стихотворение про весенние воды мне страсть как нравится. Я могу подолгу стоять около говорливого ручейка и слушать, как он журчит, рассказывая, что бежит в далекий-далекий край.

Когда я был маленький, я любил устанавливать на таких ручейках водяные мельнички, а теперь не решаюсь — ребята засмеют…

Сегодня, когда я шел в школу, на север протянула станица журавлей, и от их курлыканья на душе стало хорошо и почему-то немножко грустно. Я спросил Арсю, почему всегда бывает грустно, когда слушаешь журавлиный крик, а он сказал: наверное, потому, что человеку тоже хотелось бы мчаться за ними в небесной вышине, а обстоятельства не позволяют. Когда я вырасту, я обязательно буду много путешествовать.

Сегодня получил по арифметике пятерку!

14 марта. В последние дни мы с Арсей стараемся побольше делать по хозяйству. Дядя Толя убедил нас, что взваливать все домашние дела на маму нельзя.

В самом деле, наша мама хоть и не очень старая (ей сорок лет), но здоровье у нее плохое. Много ей пришлось перенести в жизни. И все она вынесла твердо, без единой жалобы. Как бы трудно ни пришлось ей на работе, она приходит домой спокойная, отдыхает полчасика и принимается за хозяйственные дела.

Теперь мы решили положить этому конец.

К приходу мамы у нас вымыты полы и крыльцо, кадочка полна речной воды, дрова нарублены и сложены у печи. Мама ничего не говорит, но видно, что она довольна и благодарна нам, а еще больше дяде Толе.

Доволен и дядя Толя. Он говорит, что все это нам пригодится в армии и что очень полезно еще поучиться стирать белье.

15 марта. Арся прочитал мой дневник с начала до конца, чтобы получить, как он выразился, «целостное впечатление».

Я его спросил потом, получил ли он «целостное впечатление», и он ответил, что нет, не совсем: еще мало написано, а вот когда будет страниц пятьсот, тогда можно будет судить.

Арсю очень удивляет, как у меня, непоседы и вертуна (так меня называет мама), хватает терпения регулярно писать дневник.

Я ответил брату, что читать интересные книги и писать дневник — единственные занятия, за которыми я могу долго сидеть. Вот уроки делать — другое дело…

— Это я знаю, — засмеялся Арся и больно щелкнул меня по лбу. — Ты вертун известный: пока уроки выучишь, двадцать раз отвлечешься по всякому поводу и без повода.

В общем, Арсе мой дневник понравился, и он даже сказал, что у меня отражены некоторые черты эпохи, но все-таки еще слишком часто попадаются одни и те же слова.

И еще он заметил, что я злоупотребляю словами «в общем» и «вообще». Если бы мой дневник попался в руки редактору, то по нему погулял бы красный карандаш. Я спросил у Арси, кто такие редакторы, и он разъяснил, что редакторы — это такие строгие люди, которые сидят в издательствах и выправляют произведения авторов. И редакторы ужасно не любят, чтобы повторялось одно и то же слово: если одно слово встретится на странице три раза, то они его два раза обязательно вычеркнут.

Я спросил Арсю, откуда он это знает, и Арся со вздохом признался, что он посылал стихи в молодежную газету, ему их вернули, и там все было исчеркано красным карандашом.

Наш Арся — поэт. Его стихи помещают в колхозной стенгазете, и парторг колхоза Андрей Васильевич Ращупкин просит Арсю писать торжественные стихи для праздничных номеров, а для обыкновенных — сатирические.

Осенью в школу долго не завозили дрова, и Арся сочинил про это басню и расписал председателя как медведя-бюрократа. Вся станица ходила читать эту стенгазету и смеялась.

Дрова подвезли, а председатель Мирон Андреевич встретил маму на улице и сказал ей:

— Ты, тетка Анна, уйми своего критиканта, а то пусть он не обижается, ежели мы ему уздечку окоротим.