После столь долгого поста они старались не пить и не есть сразу очень много. Некоторые из них выглядели чуть ли не хуже того несчастного, которого пытались спасти, однако тут было гораздо больше притворства, чем правды. Некоторые лежали на спине с застывшим взором, будто при смерти, и о них заботились как о малых детях. При них постоянно были сиделки, смачивавшие им рот жиром и время от времени дававшие отпить глоток воды.

Это представление длилось только один день, после чего все врачеватели совершенно поправились, если не считать легкой хрипоты в голосе. И что поистине поразительно, но тем не менее чистейшая истина: когда несчастного больного вынесли из хижины для заклинаний, он обрел на диво хороший аппетит и мог уже двигать пальцами на той руке и ноге, что давно отнялись. Через три недели он оправился настолько, что мог ходить, а в конце шестой недели уже пошел на охоту, чтобы добыть пропитание своей семье.

Он дошел со мной вместе до Форта Принца Уэльского и с тех пор еще не раз наведывался на факторию, хотя выглядел по-прежнему болезненно и страдал от нервного тика. Похоже, болезнь совсем изменила его характер, потому что до апоплексического удара он отличался добродушием, спокойным нравом и полным отсутствием жадности. После же удара он стал в высшей степени капризным, склочным, всем недовольным и алчным.

Хотя обычные уловки этих знахарей легко распознать и разоблачить, благоприятный результат «лечения» больных объяснить гораздо труднее. Можно предположить, что испытываемое к лекарям безграничное доверие со стороны больных столь успокаивает их рассудок, что болезнь изменяет свое течение. Так или иначе, но нескольких случаев излечения бывает вполне достаточно, чтобы создать знахарю-целителю добрую славу. В случае если заклинатель невзлюбит кого-то и угрожает ему тайной местью, угроза нередко приводит несчастного к смерти. Это происходит по причине незыблемой веры во власть знахаря над жизнью того, над кем возникла угроза. Иногда даже одно обещание мести заклинателя приводит к гибели целой семьи, причем не проливается ни капли крови и ни одному из обреченных не наносится никакого увечья.

В подтверждение моих слов Матонаби как-то раз, уже после нашего возвращения в крепость, поведал мне, что некий индеец, которого я видел только мельком, так отозвался о нем, что теперь он опасается за свою жизнь. А так как он считал, что я обладаю знахарским искусством, то стал меня настойчиво убеждать убить того индейца, хотя тот находился от нас на расстоянии нескольких сот миль.

Чтобы не расстраивать великого вождя, которому я был обязан столь многим, я набросал на бумаге две фигурки, собирающиеся кинуться друг на друга. В руке одного из них я изобразил направленный в грудь другому тесак. Фигурка с тесаком, как я объяснил Матонаби, изображала меня, а другая — его врага. Напротив человеческих фигурок я нарисовал сосну, на кроне которой поместил большой человеческий глаз, а от ствола тянулась человеческая рука.

Рисунок я вручил Матонаби, велев распространить весть о нем как можно шире. И действительно, на следующий год Матонаби сообщил мне, что тот индеец умер, хотя в момент смерти от крепости его отделяло не меньше трехсот миль. К тому времени, когда до него донеслась весть о направленном против него моем рисунке, он был совершенно здоров, но почти сразу стал угрюм, отказался принимать пищу и через несколько дней умер.

Впоследствии ко мне не раз обращались с той же целью и Матонаби и другие индейские вожди, но я ни разу уже больше не счел возможным поддаться на их уговоры, чем не только сохранил созданную первой попыткой репутацию, но и держал их в благоговейном страхе, заставлявшем немного уважать и слушаться меня.