Вспомнив о спорах с Мириам Фарнсвуд, я тяжко вздохнула. Похоже, эта дискуссия складывалась не в мою пользу.

– Мускулатура желудка и пищевода тоже весьма интересна, – продолжал Том. – Конечно, тут требуется сравнение с пищеварительной системой тропических морских змеев, но я полагаю, что ее устройство позволяет животному очень быстро, не глотая, всасывать воду внутрь, а затем с той же быстротой извергать наружу.

– Водяная струя! – в восторге выдохнула я. – Да, обязательно нужно сравнить. Если они не мигрируют со сменой времен года, то, может быть, жизненный цикл с возрастом гонит их дальше и дальше к северу? Возможно, в тропических водах животному такой величины трудно уберечься от перегрева. Это может объяснять, отчего северные морские змеи в общем и целом крупнее – при условии, что рост продолжается на протяжении всей их жизни.

– Что вы об этом думаете с точки зрения классификации?

– Да, задача нелегкая, – признала я. К тому времени рука обрела способность работать сама по себе, не требуя всего моего внимания, и я могла размышлять о вопросах таксономии, не отрываясь от рисования. – Зубочелюстная система во многом схожа с зафиксированными или наблюдавшимися у представителей других разновидностей. По крайней мере, количество и расположение зубов… хотя, конечно, костяные пластины вроде китового уса драконам свойственны редко. Количество позвонков – вот настоящая проблема! У этого создания оно очень велико, а мы, как правило, не можем счесть родственными животных с такими резкими различиями в характеристиках столь фундаментальных.

Том согласно кивнул, начисто (или хоть как-то) оттирая ветошью руки.

– Не говоря уж о полном отсутствии задних конечностей. При препарации я не нашел ничего – даже рудиментов. А ближе всего к передним конечностям – совершенно не отвечающие своему названию плавники.

– И все же сходство налицо. Свойственная рептилиям внешность, и, главное, деградация костей.

Я вспомнила шесть критериев, коими обыкновенно пользовались, чтобы отличать «драконов настоящих» от драконообразных существ: тетраподия, сиречь четвероногость; крылья, допускающие возможность полета; продольный либо поперечный гребень на затылочной части головы; кости, post mortem хрупкие; овипария, сиречь яйцерождение; и экстраординарное дуновение. Будучи очень и очень щедры, мы могли бы счесть надглазничные усики данного змея (если он действительно некогда обладал ими) поперечным гребнем. Овипарию только что подтвердил Том. Вкупе с костями, разлагавшимися медленнее, чем кости сухопутных драконов, но все же терявшими прочность очень быстро, получалось соответствие трем критериям из шести. Но много ли все это значило для отделения «драконов настоящих» от их дальних родичей? Что, если на деле главный критерий только один? И это…

Однако объявить истинным признаком принадлежности к драконам остеологическую деградацию также было проблематично. Именно мы обнаружили, что химическая природа различных пород – от горных змеев, на коих и был изначально разработан процесс консервации драконьей кости, до самых простых искровичков, которых можно консервировать в уксусе – варьируется довольно широко. А если все шансы за то, что этот признак не бинарен, а вариативен, то где проложить границу? Какую степень его выраженности мы вправе считать достаточной?

На эти вопросы я не нашла ответа ни в тот день, ни даже в ближайшие годы. Однако убийство морского змея, к которому я прониклась столь запоздалым сочувствием, позволило мне сделать очередной шаг к решению проблемы.

Перед отъездом у меня образовалось столько хлопот, что я решила обсудить этот вопрос с Томом после того, как мы устроимся на «Василиске».