С о ф ь я  П е т р о в н а. Тебе так нравится чувствовать себя взрослой?

Т о н я. Да.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Это оттого, что я позволила тебе ощутить превосходство надо мной. Если я сяду, разговор примет иной оборот.

Т о н я. Пусть.

С о ф ь я  П е т р о в н а (помедлив). Хорошо. (Садится.) Мне кажется, ты превратилась в умную, но неблагодарную дочь. Ты уже не ребенок и должна понимать, чего мне стоило вырастить тебя, не требуя помощи от твоего отца. Ты не помнишь, как все это начиналось. Мы приехали сюда зимой, и из уважения к нашему столичному происхождению председатель выделил нам отдельную избу. У тебя есть воображение — представь весь трагикомизм нашего с тобой бытия. Печь у меня всегда дымила и никогда не грела. Каша всегда подгорала — мне казалось непостижимым искусством варить ее на углях… У нас не было ни мебели, ни подходящей одежды для сибирской зимы. Я не жаловалась, хотя мне приходилось отказывать себе и в новом платье, и в туфлях на модном каблуке. На зарплату сельской учительницы я возила тебя в Крым, в Ленинград и на Рижское взморье. Учила музыке и английскому языку. Я добилась своего — в тебе проснулись характер и ум. (С силой.) А теперь является человек, который когда-то три года был твоим отцом, и ты ставишь под сомнение мою правоту.

Т о н я. Я еще не ставлю под сомнение твою правоту. Я хочу понять, необходимо ли было твое самоотречение?

С о ф ь я  П е т р о в н а. Надеюсь, что да.

Т о н я. Не для того ли, чтобы когда-нибудь упрекнуть меня в неблагодарности, как ты это сделала сейчас?

С о ф ь я  П е т р о в н а (игнорируя этот вопрос). Твой отец всегда был кумиром женщин, детей и собак. Неудивительно, что знакомство с ним огорошило тебя. Красив, умен, смел. Идеал мужской породы — человек, лишенный недостатков.

Т о н я (вдруг улыбнулась). Не преувеличивай, мать. Он хвастун.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Разве? Никогда прежде не замечала.

Т о н я. Он хвастает без передышки. И какой он замечательный боксер, и какой он скрипач. Он хвалится даже своей красотой.

С о ф ь я  П е т р о в н а (смеется). Ах, не в этом дело… Видишь ли, Тоська, он из тех мужчин, которые до старости остаются детьми. Он хвастает только тем, чему не придает никакого значения; как мальчишка, размахивая деревянной саблей, хвастает тем, что победил Бармалея.

Т о н я. Значит, он просто лгун?

С о ф ь я  П е т р о в н а. Ну что ты! Он очень правдив. Он в самом деле был и боксером, и футболистом, и довольно сносно играл на скрипке, но для него все это всегда было лишь детской забавой. А вот о том, что составляло смысл его жизни — о науке, о своих успехах в ней, — он не говорил никогда. (Помолчав.) Ты распустила косички. Не потому ли, что их не одобрил отец?

Т о н я (с вызовом). А хотя бы и так.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Мало что изменилось за эти тринадцать лет. Все всегда старались понравиться ему. Как бы я ни хорохорилась, я знаю: ты сравниваешь нас, и это сравнение не в мою пользу.

Т о н я (жестко). Сейчас, когда ты занимаешься самоуничижением, — да.

С о ф ь я  П е т р о в н а.