Он заставляет меня читать их, и я с удовольствием удивляюсь такому пассажу: «Моей мысли никогда не удастся его прогнать, несмотря на многие попытки» (я думаю о Т.). Мы разговариваем в полутьме, при оставшемся в ванной свете я вижу его меняющееся лицо, то лицо индийца, то закрывшей глаза Сиамской принцессы. Он говорит, что, закрывая глаза, видит белый парус с черными арабскими знаками.
Вчера вечером невинный ребенок попросил сделать мне магнетический массаж, но я сказал, это равнозначно тому, что преждевременно открыть ему мой секрет. Он спрашивает меня, нет ли у меня случайно третьей груди или шрама вдоль всего тела. Сейчас милый ребенок настаивает на том, чтобы я вместе с ним искупался, и хочет знать причины моего отказа. В другое время с иной культурой я был бы уже замучен пытками.
Город. Разносчики воды и охотники за огнем, варщики, крестьяне, перепачканные в крови, горбуны, страдающие базедовой болезнью, поедатели гусениц, обкуренные, плетельщики сеток от мух и семихвостых плеток, перекупщики вставных зубов, чистильщики кальмаров, синильщики, резальщики нежного мяса, калека, разговаривающий только с культей. Под лоскутными зонтиками всем известные писатели. Они тоже умеют рассказывать о своих приключениях.
Продавец оплеух занимает место возле кружка зевак и проходимцев, рядом с ним совершенно беззубый старик. Это его приятель-осел. Повязкой, стянувшей бритые виски старика, продавец оплеух закрепил две поношенные подошвы, изображающие уши. Он набил ему чем-то штаны и вставил в них сзади меж ягодицами закрученный спиралью черный кожаный хвост. Продавец оплеух держит осла на привязанной к шее веревке, оскорбляет его и бьет изо всей силы огромной палкой прямо по заду, и при каждом ударе старик увертывается от него, словно юла, корча в улыбке мокрый рот.
Ночь. Мы блуждаем на машине по лабиринту медины, проносящиеся в свете фар лица, омерзительное видение мира, объяснение всех войн, резни, атомной бомбы, воспоминание о фразе Дюрас: «Пусть весь мир сдохнет, пусть сдохнет, вот вам и вся политика». Кипящее варево, на краю которого мы балансировали, стоя на валу, стало внезапно самой учтивостью, настоящей язвой туризма.
Швейцарские кадры и их супруги в баре отеля: играют в свои профессиональные игры, поют тирольские песни. Одни за другими, словно в ритуале, они дефилируют перед марокканским гидом, обнимают его и приглашают приехать в Швейцарию: «У нас есть совершенно очаровательная спаленка для гостей с видом на озеро».
- Чем занимаются по ночам все эти мальчики, стоящие с книгами в руках на лужайках под фонарями?
- Это студенты, у которых дома нет электричества...
- Дурачок, в этой стране уже давно нет никаких студентов, они все занимаются проституцией, а, чтобы ускользнуть от полиции, сохранили привычки прежних студентов...
На двадцать шестом году жизни прийти к такому вот заключению: никогда больше не путешествовать, оставаться в своей квартире, в своей стране, на своей улице, у себя дома. Это не слабоволие, просто благоразумие.
Я не пойду сегодня пожать руку ребенку, нужно, чтобы он сам пришел пожать мою, но я уже знаю, что он не придет. |