|
Я закидываю его ноги за мою спину, мы симулируем удовольствие. Потом я занимаю место девочки, я складываю для него щель из одежды внизу живота, и он покрывает меня, он меня трахает, непорочный ребенок говорит: «Тебе нравится, да, шлюха?», потом я ложусь рядом с ним, глажу его живот, его грудь, он пальцем обводит контур моего уха, отодвигая волосы, он кладет руку мне на спину и давит на меня, целует мои губы, остающиеся сухими, я ни разу не пытаюсь нарушить его запрет, я нюхаю его шею, его подбородок, целую его глаза, еще я чувствую на своих губах нежный пушок, который растет на его губах; улыбка, не исчезающая с его лица, в то время как его глаза остаются закрытыми, делает меня счастливым. Прелестный ребенок вертится вокруг нас, притворяясь, что наблюдает за чем-то в подзорную трубу, и мой возлюбленный его прогоняет, словно зверь в опасности на собственной территории, он говорит другу: «Уходи, ты нам не нужен». Милый ребенок в бешенстве хватает меня, угрожая, затем убегает. Как только тот исчез, невинному ребенку хочется его разыскать, он отказывается доставить мне наслаждение, словно сгорая со стыда, он отказывается лечь со мной на воздухе под одеялом, отговариваясь тем, что замерзнет. Я остаюсь один на террасе, склоняюсь с высоты балкона, голова кипит, я смотрю на последних гуляк, на изголодавшихся псов, громкая музыка из ночного клуба «Али-Баба» доходит до самой крыши. Я жду, что ребенок вернется, но я знаю, что он не придет, нужно дождаться, чтобы он начал скучать, когда я пойду спать, жалкий, подавленный, всего на час, на сквозняке, перед отъездом в аэропорт. Но ребенок возвращается, я снимаю свои штаны, снимаю штаны с него и начинаю ознакомительную игру без рук, руки подняты кверху. Потом увлекаю его за собой на балкон танцевать, оголив ягодицы, смешной вальс, спотыкаясь в спущенных брюках. Потом снова прислоняю его к стене, притягиваю за его напряженный и тонкий хвост, все время мастурбируя свой, он говорит мне, что не испытает оргазма, я кончаю, произнося его имя. Потом он снова возвращается, последний раз, когда, оставшись на балконе один, я пытался ненадолго уснуть, призывы к молитве, снова переданные с высоты минарета, заменили диско «Али-Бабы», под эти ревущие крики заклятия, в лучах светящейся рекламы отеля, когда, нагнувшись над пустотой, он следит за гуляющими по шаткой земле котами («двадцать лет назад, говорит ребенок тихо, словно с самим собой, здесь было землетрясение»), под эту жалобную мелодию я снова ему дрочу, повалившись на его спину, спариваясь, словно грабитель, до тех пор, пока мои руки не становятся влажными, и от удовольствия он дарит мне смех, ибо вместо стона он дарит смех, я развеиваю по ветру остатки дурмана.
Я возвращаюсь домой: я опустошил почтовый ящик, бросил конверты в сумку, раскрытую, когда вынимал ключи. Но я не узнаю своего дома, я не узнаю лестницу, не узнаю ее запах, не узнаю ключи, которые держу в руке, будет настоящее чудо, если они отопрут дверь на пятом этаже, и если за этой дверью я смогу отыскать знакомые предметы. В квартире холодно, я выключил обогреватели, я сажусь, сжавшись, в непромокаемом плаще, чтобы прочитать почту. Несколько дружеских посланий, не так много, какое-то оскорбление, которое я сразу же рву, неожиданное письмо, заставляющее меня плакать. Я дрожу. Я один. Я словно потерпевший поражение, и, тем не менее, продолжаю жить. Два дня ожидания перед возвращением Т.
- Что могло бы тебя спасти? - Прикосновение к телу ребенка, но только из отвращения, которое вызывает во мне мое тело.
Я больше не видел ребенка. |
