— Рыжая, мне не хочется отсюда уходить! — заговорил он монотонным, безжизненным голосом. — Здесь покой… тишина… мудрость. А это лицо наверху! Как оно прекрасно! Ты как хочешь, а я останусь здесь, ведь это храм могущественной Богини, и она желает, чтобы я стал ее жрецом!

Наверху, словно венчая замком свод коридора, светлела высеченная из желтоватого мрамора громадная маска. Это ее и пыталась рассмотреть Соня, подняв повыше факел. Искусный резец изобразил лицо очень старой женщины, но хищное выражение губ, властная складка между сведенных бровей, глубоко прорезанные морщины делали его почти живым. В сиянии белого пламени еле заметные тени пробегали по мраморному лицу, и казалось, что узкие губы вот-вот произнесут какое-то слово. Глаза в черных провалах, такие же, как у каменных истуканов, торчавших вдоль дороги, определенно видевшие и замечавшие все, что происходило по ту и по эту сторону Серых Равнин, сейчас наблюдали за ними, не упуская ни малейшего движения путников.

Ледяные мурашки пробежали по Сониной спине, ей вдруг стало страшно, как в детстве, когда старуха-кормилица рассказывала им древние легенды о демонах и духах-оборотнях. Девушке захотелось больше ни мгновения не оставаться в этом мрачном месте, она чувствовала необходимость поскорее стряхнуть с себя наваждение и идти дальше. Но Луми, что за глупости он бормочет? Какая Богиня, какой жрец?! А мальчик тем временем говорил все громче, словно в бреду:

— Я погашу этот слепящий свет и останусь во мраке храма Великой Богини Хис, Повелительницы Земли! Ибо такова ее воля! Она ждала меня, ничтожного смертного, чтобы осчастливить мудростью и знанием! Отныне я стану служить ей, своей единственной повелительнице, сменю облик и имя и принесу ей на алтарь Священную Жертву!

Он стоял, раскачиваясь, подняв над головой руки с растопыренными пальцами и запрокинув безжизненное лицо с широко раскрытыми главами. На его губах появилась пена, голос возвысился почти до визга. Девушка, испуганная происшедшей в нем переменой, опасливо отошла на пару шагов в сторону, лихорадочно соображая, что делать.

Она только что испытала на себе силу морока, что, казалось, исходил от самих стен пещеры, и теперь удивлялась, как ей удалось стряхнуть дурманящие чары. И вдруг до нее дошло: конечно же, все дело в маске! В этом отвратительном изображении злобной ухмыляющейся старухи! Луми, бедный околдованный мальчишка, стосковавшийся по материнской любви, увидел в ее чертах то, чего так жаждала его душа — красоту и нежность…

Обман, опять обман! Но как ему помочь? Драгоценные мгновения уходили, как вода меж пальцев, и скоро им не будет пути ни вперед, ни назад!

Стараясь держать подальше от себя сверкающий факел, Соня решительно подошла к Луми, самозабвенно уставившемуся вверх, на страшную маску, и запустила руку в его суму. На миг ей почудилось, что рука провалилась в бездонный мешок, и она, точно так же, как мальчик, принялась лихорадочно в нем шарить, пытаясь нащупать то, что казалось ей сейчас последней надеждой на спасение. Шепотом проклиная пещеру и ее каменные талисманы, девушка дергала суму, а Луми, словно не замечая ее попыток, продолжал выкрикивать:

— Жертва! Богине нужна жертва! Могучая Хис желает, чтобы я, будущий жрец, обагрил ее алтарь кровью девственницы! Да воздвигнется он, да вложит Повелительница в мою руку черный обсидиановый нож, ибо девственница здесь и ждет избавления от страданий земного пути! Для этого и ступила она на Тропу, для того и течет в ее жилах горячая кровь!

Раздался грохот, и прямо перед ними, почти загородив темную дыру коридора, возник квадратный иссиня-черный камень с углублением посередине. На краю поблескивал серебряной рукояткой жертвенный нож из полированного обсидиана. Чуть не плача, девушка запустила руку поглубже в суму и нащупала наконец свою флейту.