На первый взгляд роман можно прочитать и так. Но не слишком ли прямолинейно такое прочтение? Что-то слишком уж подозрительно часто автор, наделивший нашего человека, своего героя, чуть не всеми чертами своей биографии, вдруг выглядывает из-за его плеча — то завершая ироническим снижением его пылкие набожные речи, то умеряя его простодушный оптимизм неожиданно мудрой печалью, то будто бы нечаянной оговоркой выявляя некие его, столь же простодушные, эгоизм и ханжество. Эта тонкая и сложная литературная игра, все время сбивающая нас с толку, проходит через всю книгу и буквально вынуждает заподозрить, что хоть ее герой действительно прост, да не прост автор, который прячется за ним. А у такого автора наверняка не все мысли совпадают с мыслями его наивного героя. Тогда что же он-то хочет нам сказать своей книгой, сам Шмуэль-Йосеф Агнон? Можно ли сохранить прошлое? Или вернуть его? Покаяться и возродить? Может ли Господь смиловаться и все же спасти, вернуть нам то наше простодушное, наивное прошлое, из которого все мы вышли? А если нет, то куда мы идем? Из мира Бога в мир без Него?

Об отношениях Агнона с Господом (а в переводе на бытовой язык — о его ответах на эти общечеловеческие вопросы нового времени) идут нескончаемые споры. Два ведущих израильских писателя, называющие себя продолжателями литературной традиции Агнона — А.-Б. Йеошуа и особенно Амос Оз, — утверждают, что Агнон, мировоззрение которого в молодости было строго религиозным, постепенно и все больше отходил от веры в Провидение, сдвигаясь на позиции скептического агностика (не случайно, напоминают они, его религиозная молодость завершилась в 1908 году полным отходом от религии, к которой он вернулся только в 1924 году под влиянием пережитых в Германии душевных потрясений). Если они правы, это означало бы, что, в отличие от своего героя в «Путнике», сам Агнон не очень-то верил в возможность возрождения еврейской традиции в возрожденном, с помощью «сионистского проекта», еврейском государстве. Напротив, душеприказчица Агнона, его дочь Эмуна Ярон, много рассказывала о той глубокой и сложной религиозной жизни, которая шла в душе ее отца. А сам Агнон сказал когда-то в своей нобелевской речи, что лишь изгнание евреев из древней Палестины сделало его сыном диаспоры, а в своих снах он всегда видит себя одним из жрецов-левитов Иерусалимского храма, выпевающим славословия Господу. Но Агнон-человек широко известен своим умением (и сознательным стремлением) прятаться за маску — и в литературе (как мы это видим в «Путнике»), и в реальной жизни. Его друг, уже упоминавшийся Гершом Шолем, сказал когда-то, что Агнон всячески уклоняется от расспросов о «серьезном» и тут же прерывает их предложением рассказать собеседнику какую-нибудь «майсу» (поучительную историю, мидраш).

Где же тогда искать ответ на наш вопрос? Видимо, в пристальном прочтении текстов Агнона. Ибо текст иногда говорит об авторе больше, чем он сам бы того хотел.

Творчество Агнона отличается той своеобразной особенностью, что многие его тексты связаны друг с другом переходящими из одного в другой героями и ситуациями. К примеру, Тирца и Акавия, о необычной любви которых рассказывает написанная в 1923 году повесть «Во цвете лет» («Расцвет молодости»), упоминаются затем в «Простой истории» (1935) как второстепенные персонажи, а Блюма Нахт, героиня «Простой истории», в свою очередь появляется на страницах «Путника». Один из главных героев романа, одноногий Даниэль Бах, еще раз упоминается в одном из посмертно опубликованных рассказов Агнона 1950-х годов, в котором говорится, что Даниэль погиб в Катастрофе. Герой большого рассказа «Песчаный холм» Хемдат странствует из рассказа в рассказ, иногда более поздний, иногда более ранний (являясь, кстати, куда более точным альтер эго Агнона, нежели герой «Путника»).