– Мы никак не можем остановиться, – проговорил доктор. – А спуститься немыслимо. Кругом не видно ни единого деревца, ни единого холмика. Неужели нам снова придется пронестись над Сахарой? Да, небо против нас!

В тот момент, когда доктор говорил это с отчаянием и даже яростью, он вдруг увидел на севере, как вздымаются облаками пыли пески пустыни, кружимые противоположными воздушными течениями. Очевидно, там свирепствовал смерч. И в нем, разбросанный, опрокинутый, заносимый песками, погибал караван. Глухо и жалобно стонали валявшиеся на земле верблюды. Из удушливого тумана неслись крики и вопли людей. Кое-где среди хаоса пестрела яркая одежда. И над всей этой картиной разрушения ревел и завывал чудовищный вихрь…

Вскоре на глазах путешественников на совершенно гладкой до этого песчаной равнине вырос колеблющийся холм – огромная могила погибшего каравана. Доктор и Кеннеди, бледные, смотрели на страшное зрелище. Они ничего не могли поделать со своим шаром, который закружился между противоположными воздушными токами. Расширение газа не производило на шар ни малейшего действия. Захваченный вихрями, он вертелся с головокружительной быстротой. Корзину бросало во все стороны.

Инструменты, висевшие под тентом, с силой ударялись друг о друга, трубки змеевика сгибались, готовые каждую секунду лопнуть, а ящики от воды с грохотом перекатывались с места на место. Фергюссон и Кеннеди на расстоянии двух футов не слышали друг друга. Судорожно вцепившись в веревки снастей, они старались противостоять бешенству урагана.

Кеннеди, с растрепанными волосами, молча смотрел в одну точку. К доктору среди опасностей вернулось обычное его мужество, и на его лице нельзя было прочесть волнения даже тогда, когда «Виктория» вдруг замерла на месте. Северный ветер взял верх и с не меньшей быстротой помчал «Викторию» обратно по ее утреннему пути.

– Куда мы идем? – спросил Кеннеди.

– Предадимся воле провидения, дорогой Дик. Я напрасно сомневался в нем. Оно лучше нас с тобой знает, что творит, и вот мы возвращаемся на те места, которых уже не надеялись увидеть.

Пустыня, плоская и ровная несколько часов назад, теперь походила на взволнованное после бури море. Здесь и там возвышались холмы песка. Ветер не ослабевал, и «Виктория» все неслась в воздушном пространстве. Но неслась она в несколько другом направлении, чем утром, и поэтому в девять часов вечера вместо берегов озера Чад перед их глазами была все еще пустыня.

Кеннеди обратил на это внимание своего друга.

– Это не так важно, – ответил тот, – лишь бы нам вернуться на юг. Если на пути попадутся города Борну, Вудди или Кука, я без колебания остановлюсь в одном из них.

– Ну, раз ты доволен направлением ветра, то и я ничего не имею против. Только одного я жажду: чтобы нам не пришлось переправляться через пустыню подобно тем несчастным арабам. То, что мы видели с тобой, Самуэль, просто ужасно.

– Это случается далеко не редко. Переходы через пустыню вообще гораздо опаснее, чем через океан. Пустыня заключает в себе все опасности моря вплоть до возможности в ней утонуть, прибавляя к ним еще невыносимую усталость и всяческие лишения.

– Мне кажется, что ветер стихает, – заметил Кеннеди, – песчаная пыль не так уж густа, волны песка менее высоки, горизонт светлеет.

– Тем лучше! А теперь надо вооружиться подзорной трубой и внимательно следить за тем, что может показаться на горизонте.