Но больше всего я мечтал поехать куда-нибудь далеко-далеко, без мамы, без папы и вообще без взрослых. Чтобы никто не говорил мне, что пить воду из бачка опасно (а вдруг недокипела!), стоять у открытого окна рискованно (вдруг искра от паровоза в глаз попадёт!), а переходить на ходу из вагона в вагон просто-таки смертельно. И чтобы я мог, как Паразит, бегать и выпрыгивать куда и как захочу.

Прошло много лет… И вот наконец моя мечта сбылась! Я поехал один, да ещё на поезде, да ещё на всё лето, и не куда-нибудь на дачу, а далеко - в другой город, к маминому папе, то есть к моему дедушке.

Правда, мама попыталась с самого начала всё испортить. Она как вошла в вагон, так сразу тяжело вздохнула, словно у неё горе какое-нибудь случилось:

- Вот приходится сына одного отправлять. Может, возьмёте над ним шефство, товарищи?

У окна стоял военный. Он был невысокого роста, но такой широкоплечий, что загораживал всё окно, и мы сперва даже не могли увидеть бабушку, которая стояла на перроне и тихонько помахивала нам ладошкой. Услышав мамины слова, военный обернулся, и я увидел, что это подполковник-артиллерист. Подполковник оглядел меня так внимательно, что мне сразу захотелось поправить пояс и пригладить волосы.

- А что ж над ним шефствовать? - удивился он. - Взрослый, вполне самостоятельный парень!

«Какой замечательный человек! - подумал я. - Настоящий боевой офицер! Вот, наверное, сейчас скажет: «Да я в его годы…» Но подполковник ничего про себя «в мои годы» не вспомнил, а снова отвернулся к окну.

И тут же я понял, что не одни только хорошие и сознательные люди на свете живут.

На нижней полке полулежала толстая-претолстая, или, как говорят, полная, женщина с бледным, очень жалостливым лицом. Но я уже заметил: бывают такие жалостливые люди, на которых только взглянешь - и сразу не захочется, чтобы они тебя жалели или делали тебе что-нибудь доброе. Женщина лежала с таким видом, как будто весь вагон был её собственной квартирой и она уже очень-очень давно жила в этой квартире. А вокруг было полно всякой еды, завёрнутой в бумагу и засунутой в баночки, как бывает у нас на кухне перед Новым годом.

В уголке сидел мальчик с таким же точно бледным и жалостливым лицом, только очень худенький. На голове у него была бескозырка с надписью «Витязь». А ноги его были накрыты пледом, на котором в страшных позах застыли огромные жёлтые львы.

Полная женщина - её звали Ангелиной Семёновной - приподнялась и схватила маму за руку:

- Ах, мужчины этого не понимают! Конечно, я присмотрю за ребёнком! (Так прямо и сказала: «за ребёнком»!) Я его познакомлю со своим Веником.

Я подумал: «Бывают же такие имена: «Веник»!.. Ещё бы метёлкой назвали!» - и засмеялся.

- Вот видите, как он доволен! - воскликнула Ангелина Семёновна. - Меня все дети любят, просто обожают!

Подполковник отвернулся от окна и удивлённо взглянул на меня, точно хотел спросить: «Неужели вы и в самом деле так уж её любите?» За всех детей я отвечать не мог, но мне лично Ангелина Семёновна не очень понравилась. И вообще, я не понимал, как можно про самого себя сказать: «Меня все обожают».

Оказалось, что Ангелина Семёновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но каким-то «диким способом». Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил: «Задача простая, а вы решаете её каким-то диким способом».

- Мы - дикари! - сказала Ангелина Семёновна. - А это, - она нежно наклонилась к Венику, - мой маленький дикарёныш. Хочу залить его сметаной и молоком.

Мне представилось, как бледный «витязь», по имени Веник, барахтается в сметане и молоке и пускает белые жирные пузыри.