«Эпизоды моего уик-энда», — написала она и, скрестив ноги под стулом, подалась вперед, уставившись на маняще пустой экран монитора. «Глобальное потепление ничуть не испортило выходные в Хэмптонс», — напечатала она. Погода и вправду порадовала — двадцать шесть градусов, деревья в темно-красных или желтых ореолах осенней листвы, по-летнему сочная зеленая трава, сплошным покровом расстилавшаяся по двухакровым владениям Редмона Ричардли. Пахло торфяными испарениями; в неподвижном воздухе висел запах тления, от которого, как показалось Минди, даже время замедляло бег.

В пятницу Минди, Джеймс и Сэм уехали из Нью-Йорка поздно вечером, чтобы не стоять в пробках, и в полночь прибыли к Ричардли, где их встретили красным вином и горячим шоколадом. Сынишка Редмона и Кэтрин, Сидни, одетый во все голубое, мирно спал в голубой кроватке в своей голубой детской: синеву немного разбавлял лишь бордюр в желтых уточках, наклеенный под потолком. Подобно младенцу, дом Ричардли появился на свет недавно, но был уже весьма многообещающим. В этой обстановке Минди вспомнила о том, чего у нее нет, — малыша и дома в Хэмптонс, места воскресного отдыха и уединения в старости. С недавних пор Минди становилось все труднее объяснять себе, почему у них с Джеймсом нет многого, что давно перестало быть привилегией богачей, перейдя в разряд престижных приобретений у людей среднего достатка. Зависть к легкости бытия семейства Ричардли усилилась, когда в задушевном разговоре с Минди на кухне (восемьсот квадратных футов), ставя грязные тарелки в посудомоечную машину, Кэтрин призналась что Сидни был зачат естественным путем, без помощи современных технологий. Между тем молодой мамаше уже стукнуло сорок два. С болью в сердце Минди отправилась спать и, когда Джеймс заснул (как всегда, едва коснувшись головой подушки), долго ломала голову, почему одним достается все, а другим ничего.

В сорок лет, в связи с появлением неясного внутреннего дискомфорта, Минди начала ходить к психотерапевту, специалисту в области новой психоаналитропической концепции «упорядочивания жизни». Психотерапевт оказалась красивой зрелой женщиной лет тридцати восьми, с гладкой кожей фанатичного адепта красоты. Она носила коричневую юбку-карандаш, блузку с леопардовым принтом и лодочки Manolo Blahnic с открытым мыском. Минди знала, что врачиха недавно развелась и осталась с пятилетней дочкой.

— Чего вы хотите, Минди? — спрашивала она ровным деловым тоном, какой принят в крупных корпорациях. — Если бы вы могли что-то получить, чего бы пожелали? Не размышляйте, отвечайте сразу.

— Ребенка, — вырвалось у Минди. — Второго ребенка, маленькую девочку. — Пока слова не прозвучали, Минди даже не подозревала, как болезненно они отзовутся в душе.

— Почему? — спросила психотерапевт.

Минди немного подумала.

— Я хочу кому-то себя посвятить.

— Но у вас есть муж и сын, разве не так?

— Сэму уже десять лет.

— Значит, вам нужна страховка, — последовал вывод.

— Не понимаю, при чем тут…

— Вам требуется гарантия, что через десять лет, когда ваш сын закончит колледж и станет взрослым, вы будете кому-то нужны.

— О-о! — засмеялась Минди. — Сыну-то я всегда буду нужна.

— Ну, а если нет?

— То есть вы хотите сказать, что у меня ничего не получится?

— Получится. Любой добьется своего, если знает, чего хочет, и направит на это усилия. И возможно, пойдет на жертвы. Я всегда говорю своим клиентам, что бесплатных туфель не бывает.

— Вы хотели сказать — пациентам? — уточнила Минди.

— Клиентам, — отрезала психотерапевт.