|
Под картой в красках французского флага, в аспидно-синих и провинциально-желтых, маково-алых, капустно-зеленых, с линией, проведенной сепией из Генуи через Лунэ Портус к Пизе, располагаются в гармоничном беспорядке деревянная чаша серебра (кубок тосканского лунного света, блюдо, из которого отхлебывают гномы среди железных корней гор, где демоны лакают лаву и зажевывают золотом), зубчатые колеса, гребной винт, чертежи фрегатов, пароходов, механизмы из шестерней и рычагов, выкрашенных в синий и желтый, маяки с циклопическими прожекторами, планы портов и рейдов, горка канифоли, фарфоровая чашка с тушью, полуобгоревшая спичка, коробка акварели, брусок слоновой кости, том Лапласа, книга о конических сечениях, сферической геометрии, логарифмах, Алгебра Сондерсона, Тригонометрия Симмса, и, прекраснее всей остальной архимедовской техники - только-только распакованный теодолит, накренившийся в своих точных калибровках, со сверкающими стрелкой и стеклом.
* * * При расставании художник Каэмон подарил мне рисунки Мацусима и Сиогама и две пары соломенных сандалий с ремешками цвета лилового ириса. Кажется, иду по щиколотку в цветах ириса - так ярки шнурки моих сандалий. Также он дал мне рисунки, что служили бы подспорьем на Узкой Дороге по пути к Глубокому Северу. В Итикава я нашел высокий, весь в надписях камень Цубо-но-Исибуми. Иероглифы все еще можно было различить сквозь лишайники и мох. На этом месте в первый год Дзинки по приказу Генерала Оно-но-Адзумабито, Губернатора Дальнего Севера, в соответствии с указом Императора был выстроен Замок Тага, а на шестой год Темпёходзи перестроен Эми-но-Асакари, Генерал-Губернатором Провинций Востока и Севера. Этому камню - 965 лет. Горы рушатся и падают, реки меняют русла, дороги зарастают травой, камни погружаются в землю, деревья увядают от старости, а камень этот стоит с древнейших времен. Я плакал при виде его, я встал перед ним на колени, опечаленный и очень счастливый. Мы отправились через реку Нода-но-Тамага к сосновой роще Суэ-но-Мацуяма, где располагаются храм и кладбище, внушившие мне безотрадные мысли о смерти, которая неизбежно завершит всю нашу жизнь, какой бы ни была любовь наша к этому миру.
* * * Я уже наглядно представлял себе интерьер: паутина и собачьи какашки, неизбежная банка Мэйсона и слежавшийся комок спецовки, которые всегда можно найти в заброшенных зданиях, побуревшая газета и какая-то загадочная деталь утвари, оказавшаяся на поверку ручкой мясорубки, или дуршлагом, или зубчатой передачей валиков для белья. Я предвидел дорожки древней муки в швах порогов, тусклый запах заплесневелой пшеницы, быстрый запах отсыревшего кирпича. Мельница? переспросила она. Улыбка ее была до странности дурацкой. Она уцепилась за мой рукав. Какая мельница? И тут я сам остолбенел, как примороженный. Никакой мельницы не было. Перед нами лежала лесная опушка - и больше ничего. Сумерки сгущались, а мы смотрели друг на друга под дождем. Упрямо мы двинулись дальше. В потемках спотыкаться даже по проторенному маршруту - нет уж. Мы надеялись, что стоянка с укрытием, обозначенная на карте, сразу вот за этой рощей, что сейчас перед нами. Еще не совсем стемнело. Не будь дождя сегодня, у нас бы запросто еще полчаса света в запасе было: с головой хватило бы рвануть через лесок, найти стоянку и не мокнуть всю ночь. Так говоришь, старую мельницу увидел? Под ногами снова захрустели камни и корни. Ну почему по трелевочным дорогам так трудно ходить?
* * * Мы вступили в Сиогама под первые удары вечернего звона, в темневшем небе - ни облачка, а от острова Магаки-га-Cима осталась лишь тень на морской глади, выбеленной лунным светом. До нас доносились голоса рыбаков, подсчитывавших улов. Как же одиноко входить в город в сумерках! Мы слышали слепого певца, заунывно голосившего простые деревенские песни севера. На следующий день мы помолились в сиогамском Храме Миодзин - прекрасное строение. Дорога к нему вымощена, ограда вокруг - выкрашена киноварью. |
