— Этого я не знаю, — вполне чистосердечно ответил Роберт. — Будьте добры, отправьте нас домой!

— Пожалуй, это будет самое лучшее, — сказал пастор. — Эндрю, запряги лошадь да отвези их.

— Один-то я с ними не поеду! — пробормотал про себя Эндрю.

— Так вот, пусть этот случай послужит для вас уроком, — продолжал пастор и говорил еще долго-долго. Дети слушали его с виноватым видом. А лесник не слушал — он внимательно смотрел на несчастного Сирила. Привыкнув обращаться с браконьерами, он знал, как держат себя люди, если они что-нибудь прячут. Пастор только начал говорить, что дети должны прилагать все старания, дабы вырасти на радость и утешение своим родителям, а не на позор и несчастие, когда лесник вдруг воскликнул: — А вот этот паренек что-то прячет у себя под курткой! Сирил почувствовал, что скрывать сифон теперь уже было бесполезно. Он поднял плечи и принял такой вид, какой, по его мнению, обыкновенно бывает у героев повестей: всякий с первого взгляда должен был почувствовать, что имеет дело с юношей честным и прямым, из храброго и благородного рода. Мужественно вытащив сифон из-под куртки, Сирил поставил его на стол и сказал:

— Вот!

Наступило гнетущее молчание. Так как больше ничего не оставалось делать, то Сирил продолжал:

— Да, мы взяли его из вашей кладовой, а кроме того, взяли и язык, и цыплят, и хлеб. Мы были очень голодны, но мы не тронули пудинга и варенья. Нам нужно было только хлеба, мяса и воды (мы не виноваты, что она оказалась содовая), только все самое-самое необходимое. В уплату за них мы оставили два шиллинга, а также записку. Нам очень жаль, что мы все это сделали, и если нужно заплатить штраф или еще что-нибудь, то наш отец заплатит, только не отправляйте нас в тюрьму: маме это будет так тяжело! Вы только что говорили о позоре, так не позорьте же нас. Ну, вот и все! Нам, право, очень жаль, что все так вышло.

— А как же вы забрались в окно кладовой? — спросил жена пастора.

— Этого я не могу сказать, — ответил Сирил твердо.

— Все остальное, что ты мне рассказал, правда? — спросил его пастор.

— Нет, — вдруг вмешалась Джейн, — Все это правда, только не настоящая. Мы этого не можем вам объяснить и не надо нас спрашивать. Ах, пожалуйста, отправьте нас домой!

Она подбежала к жене пастора и обняла ее. Та, в свою очередь, обняла Джейн, а лесник шепнул пастору:

— Они не виноваты, сударь, должно быть, они выгораживают какого-нибудь товарища. Кто-то затеял все это дело, а они не хотят его выдать. Ребята хорошие!

— Скажите мне, — спросил пастор ласково, — вы кого-то хотите выгородить? Участвовал ли в этом деле еще кто-нибудь?

— Да, — отвечала Антея, думая о Чудище. — Только он в этом не виноват.

— Ну, хорошо, милые мои, не будем больше об этом говорить, — сказал пастор. — Только объясните мне еще, почему вы написали такое странное письмо?

— Не знаю, — отвечал Сирил. — Видите ли, Антея писала его очень поспешно, и в то время нам казалось, что мы совсем не воры, но потом, когда мы не могли спуститься с башни, вышло так, как будто мы украли у вас и провизию, и сифон. Право же, нам очень жаль, что…

— Не поминайте больше об этом, — сказала жена пастора. — Но только в другой раз думайте, прежде чем возьмете чужой язык. А теперь, пока еще вы не уехали домой, я дам вам молока и печенья.

Когда Эндрю пришел сказать, что лошадь готова, и при этом со страхом размышлял о той страшной «ловушке», которую он разгадал с самого начала и в которую ему придется теперь попасть одному, он увидал, что дети пьют молоко, едят печенье и весело болтают с пастором, а Джейн сидит у его жены на коленях.