А Кочевник знал правду. И отчасти поэтому громкость голоса у Роджера Честера бесконтрольно зашкаливала.

— Вам медведь на ухо наступил, уши у вас жестяные, — сказал он Роджеру Честеру. — Вот вам и приходится ждать, пока кто-то скажет, что музыка хорошая и имеет свою ценность, а тогда вы спешно становитесь приветливым и радостным и всем рассказываете, что давно это знали. Может быть, вы боитесь, потому что у вас есть инвесторы, ищущие быстрых денег, и вы не можете — и не станете — поддерживать ничего, кроме абсолютно верных дел. Но вы же на верных делах делаете деньги? На удобных? Если вы не любите музыку вообще, если не видите в ней ценности, кроме денежной, как вы можете себе позволить упустить прибыль? И вот мы… вчера никто, а сегодня — такое верное дело, вернее не бывает. Потому что случилась трагедия и на нас обратили внимание.

— Для меня это звучит как золотой шанс.

— Как вы стали командовать людьми, для которых музыка действительно что-то значит, мне не понять, — сказал Кочевник. — А ты, — обратился он к Эшу, — ты свои уши в задницу засунул.

Роджер Честер снял очки и протер их белым носовым платком. Он все еще напряженно улыбался.

— Все, что я могу на это сказать: мы обсуждаем вековую войну между искусством и бизнесом? Так, друг мой, бизнес ее выиграл давным-давно. И если вы еще этой истины не знаете, то… — Он надел очки, чтобы лучше рассмотреть лицо побежденного. — Добро пожаловать в реальный мир.

Кочевник сказал Берк и Ариэль, что им пора, наверное. Все встали, и тут Роджер Честер переборщил с прощальным ударом в спину:

— Выходит, что ваши друзья погибли ни за что.

Кочевник уставился на него через стол. Еще месяц назад он бы прыгнул на этого человека, кем бы тот на фиг ни был и какой бы ни был старый, и вбил бы эти слова ему в рот. Он бы его согнул в три погибели и заставил улыбаться туда, где солнце не светило.

Но сегодня — нет.

— Вы знаете, куда пересылать чеки, — бросил он.

— Разумеется, мистер Чарльз. За вычетом пятнадцати процентов нашей комиссии, путевых издержек, различных рекламных и непредвиденных расходов, как сказано в нашем соглашении. Знаю, конечно.

Они двинулись прочь из офиса. Перед тем как за ними закрылась дверь, Роджер Честер сказал:

— Вы еще вернетесь.

На сцене Кочевник то и дело думал, как бы прозвучала эта песня с поддержкой бас-гитары Майка, с золотыми клубами звуков от клавиш Терри. Они уже почти доиграли, почти закончили, а Кочевник все еще боялся этой песни, потому что не понимал ее, не понимал ее цели и причины, не знал, что случится, когда отзвучит последняя нота.

Ариэль, приблизив рот к серебристому микрофону, еще раз повторила рифмованные строчки:

И тут снова в полный голос зазвучали барабаны, Берк вложила в них свою силу, Кочевник пустил в расцвеченный воздух несколько парящих фраз, и Ариэль закончила надрывным выкриком:

Последняя строка летела и ширилась до тех пор, пока поставленный оперный голос Ариэль не сделался грубым и хриплым, но она управляла им, играя натянутыми до предела голосовыми связками:

Песня подошла к концу — осталось несколько секунд. Музыка стала стихать — последний взлет электрической гитары, словно взмах клинка в воздухе, и Кочевник закончил, и Ариэль сыграла ту же фразу, с которой начинала песню, и Берк ударила в бас-барабан и хлопнула хай-хэтом — и все.

Насколько мог понять Кочевник, ничего в старом мире не изменилось.

Зал вопил и аплодировал, вспыхивали блицы фотоаппаратов, снималось видео, Берк бросила в публику палочки, Кочевник сказал:

— Доброй ночи всем — и спасибо, что пришли.