Маркер нашли и я повторил надпись на стекле.

– А у вас в России тоже был океан?

– Это не Россия – это Болгария. Но в России тоже есть океан – Pacific Ocean.

– Вы что то путаете как всегда. Pacific Ocean – это в Калифорнии.

– И в России тоже. В России даже два океана. Второй Arctic Ocean.

– Да, мне говорили, что там у вас очень холодно. Но на вашей картине это не чувствуется. На лодке сидят полуголые матросы.

– Так это же не Arctic Ocean. Это Black Sea (Черное море).

– Ну это совсем другое дело. Хотя оно у вас не черное а синее, но все равно красиво.

На этом мы закончили беседу с Бани, большой любительницей и знатоком географии, и отбыли восвояси.

Выставка в «Forward» имела еще и другие последствия. Через неделю после ее открытия нам позвонили из местной американской газеты и предложили взять у меня интервью. Было оговорено время. Нас предупредили, что с корреспондентом приедет фотограф и сделает фотографии. Я набросал на рабочий стол эскизы, карандаши, палитры и кисти, в общем устроил живописный беспорядок, сопутствующий студии художника во время творческого процесса. Рядом поставил мольберт с городским пейзажем Филадельфии. На втором рабочем столе положил несколько открытых книг и инструменты: угольники, линейки, циркули.

И вот в назначенный день в нашем доме появился журналист со странной дамой в комбинезоне камуфляжной раскраски с большим саквояжем в руках. Он представил ее как профессионального фотографа. Она, очевидно, фотографировала в последнее время в основном в горячих точках и посчитала, что сьемка студии художника – это тоже горячая точка. Поэтому она соответственно оделась, сразу же заявила, что сьемка должна быть произведена в первую очередь до интервью, так как она hard working, и улеглась на полу. Распотрошив свой саквояж и вытащив из него две громоздкие камеры с широкоугольными объективами, она начала ползать по полу по пластунски, выбирая точку для сьемки. Я пытался ей показать, откуда лучше снимать, чтобы были видна рабочая обстановка и картины. Это вызвало у нее раздражение:

– Когда вы рисуете, вам никто не говорит, как это делать. Вот и вы не давайте мне советов, а сидите там, где я вас посажу, – заявила она, стоя в позе inflagranty.

Она усадила нас с супругой на диван, вооружилась аппаратом и, перевернувшись на спину, начала подползать к нам. Это был самый неудобный способ передвижения, какой я только видел. Она извивалась по змеиному, сопровождая свое движение репликами: «Подвиньтесь правее, нагните голову, ближе друг к другу, закиньте ногу на ногу, чтобы чувствовалась непринужденная поза. А теперь поднимите голову, и посмотрите на лампу. Руку вперед. Супруга, встаньте. А вы возьмите в одну руку кисть, в другую палитру, наденьте бейсболку и прищурьтесь. На меня не смотрите, смотрите вверх и вправо, то есть влево, а теперь влево, то есть вправо. А теперь возьмите на колени какую нибудь картину, ну хоть бы этот натюрморт, как будто вы его рисуете».

– Так он же под стеклом!

– Это неважно. Возьмите вот эту, самую большую кисть.

– Так это же флейц. Им не рисуют. Им грунтуют холсты.

– Это неважно. Кто это знает? Лишь бы было выразительно. А за ухо возьмите кисть, которую вы только что держали в руке.

– Художники не носят кистей за ухом.

– Это неважно. Сбросьте рубашку. Останьтесь в одной майке. Чувствуйте себя свободно. Карандаш зажмите зубами. Снимите эскизы со своего рабочего стола и набросайте их на диван.

– Так они же на другую тему. Это Холокост.

– Это неважно. Два эскиза бросьте на пол. Одну ногу поставьте на диван.