– Я выбежала вслед за вами, но вы успели уже отьехать. Вы же взяли необожженную копию (оказывается этот алебастр требовал обжига в печи), которую я только что отформовала. Необожженная скульптура Сфинкса могла расколоться или треснуть.

– Она не лопнула, она не треснула, – как поется в песне, – она просто рассыпалась.

Насчет песни Элизабет не поняла, но вручила мне нового Тутанхамона, не взяв ни цента и принеся свои извинения. Теперь я стал обладателем целой коллекции гипсовых изваяний: двух капителей, ионической и коринфской, головы Буцифала (или Инцитата), погрудного портрета Тутанхамона и бюста Венеры Милосской. Именно бюста, я не ошибся. Я купил его на ярмарке в Нью Джерси у китайцев. Они не только обрубили ей руки в соответствии с оригиналом, но отсекли и половину туловища, установив оставшуюся половину на пьедестальчик в стиле барокко. Китайцы на этой ярмарке торговали гипсовыми бюстами Венеры Милосской и Апполона Бельведерского. Венере еще повезло – ей не изменили пол. А вот с Апполоном было хуже. Очевидно имея фотографии или образцы его головы с довольно пышной прической, они приняли его за даму и нарастили ему грудь до размеров, принятых в Голливуде 30 х годов. Покупателей этих гермафрадитов такой подход, как я понял, не смущал, так как это были хозяева ювелирных магазинов, использовавшие этих псевдоапполонов для демонстрации necklaces (ожерелий) и earrings (серег) в витринах магазинов. Их больше смущало отсутствие рук у Венеры, так как не на чем было демонстрировать браслеты. Руки (не могу утверждать, что они принадлежали Венере Милосской) продавались отдельно.

Глядя на все эти гипсы, я вспоминал свое первое знакомство с ними, когда я начал заниматься рисунком в студии. Как давно это было – полвека назад. Студия эта принадлежала Союзу архитекторов, а может быть Академии архитектуры, и размещалась на Большой Житомирской в просторном светлом помещении, в котором стояли мольберты и классические гипсы. Нарисовав более менее успешно гипсовые завитки, окантовый лист и картуши, я приступил к основному – к рисованию голов. Уже тогда я понял огромное преимущество лысых над волосатыми. Как приятно и легко было рисовать лысого Сократа, и какая мука была бороться с многочисленными кудрями Зевса, с его дикой прической и бородой, не знавших умелых рук приличного парикмахера.

В НОВОЙ ШКОЛЕ

Рисунком у нас руководил Николай Иванович – человек очень спокойный и внимательный. Он неустанно повторял: «Ну с, молодые гении, будущие Рембрандты и Репины. Как у нас дела? Вижу, что неважно. Перспективу забыли – с чем она кушается. О построении я и не говорю, а главное построение. Пока не будет все построено, не занимайтесь штриховкой, тушевкой и деталями, иначе глаз на рисунке окажется на месте носа, а нос на месте уха. Что? Пикассо так и рисует? А ты откуда знаешь? Нашел пример! Пикассо все можно – ему за картины платят миллионы. А вы пока должны работать в рамках нашего святого социалистического реализма. Не бойтесь пользоваться резинкой. Стирайте все, что нарисовано неверно, даже если оно красиво поштриховано. Но не вытирайте линий построения – они вам будут помогать до самого конца рисунка». Я пока не мог понять, зачем мне хранить линии построения, которые мне портили весь рисунок. Рисовал я не очень внимательно, так как мысли мои были заняты новой школой, новыми соучениками и учителями.

Наш скандальный переход в новую школу 1 го сентября сопровождался, как вы помните, дорогой читатель, полуцензурными песнями из солдатского фольклора. Когда мы уже вышли на улицу Артема, бедный Борис Андреевич (который, как мы сразу выяснили, в простонародье имел кликуху Беня) растерялся и покинул нас совсем. Запевала, исчерпав запасы солдатской лирики перешел на Швейковскую:

«Жупайдиа, жупайдас,

Нам любая девка даст,

Не колеблясь, не балуя,

Даст нам по два поцелуя…»

В это время нас нагнал наш будущий военрук Савелий Максимович – парень бравый и заорал изо всех сил:

Батальйо о о он! Коро о оче шаг! Подтянись!

Батальйо о он! На месте! Ать, два, три! Ать, два, три! Ать! Ать! Ать! Ать, два, три!

Батальйо о он! Стой!

Тут Боря папуас, возбужденный очевидно словом «батальон» завыл уже совсем не к месту поездную жалостную:

Я был батальонный разведчик,

А он писаришка штабной,

Я был за Россию ответчик,

А он спал с мое о ю жаной.