На пляж мы ходили почти ежедневно. Для этого не обязательно было собирать компанию. Мы переправлялись на катере (пешеходного моста еще не было), брали шкафчик в гардеробе на Трухановом острове, разоблачались до плавок, привязывали номерок к тесемке на плавках и чувствовали себя вольными птицами, перебираясь от одной группы знакомых к другой, плавая в теплой днепровской воде сколько хочешь и с кем хочешь и загорая в любой точке огромного пляжа.

Когда подбиралась интересная компания, мы запасались закуской и отправлялись надолго вглубь Труханова острова к Бабьему озеру. Называли его так, потому что вблизи него облюбовали себе место солидные дамы – любительницы загорать в обнаженном виде, что возбуждало неизменный интерес нашего юного мужского коллектива, однако приближаться к ним никто из нас не решался, так как дамы в этом отношении были весьма агрессивными. Когда Толик прошелся в их сторону, конечно «просто так, из чистого любопытства», его обматюкали, а одна из них погналась за ним с палкой. Вечером мы выбирались на Крещатик и дефилировали от филармонии до «свидетеля». Исключения составляли вечера симфонической музыки в Первомайском парке, которые я посещал с превеликим удовольствием, особенно когда дирижировал Рахлин.

Когда я днем выходил во двор, становилось немного грустно. Наша, когда то дружная дворовая компания совсем распалась. Киря – мой учитель в части курения и жаргона, покровительствовавший мне во всех дворовых делах, неизменный голкипер нашей дворовой команды, уехал в мореходку, Тынду – босяка с необузданным характером, грозу всех интеллигентских подростков и большого любителя футбола, отселили из подвала куда то на Шулявку, Баков, близкий, как он уверял, к банде Баранов, вообще исчез, Алеша Грабовский – интересный спортивный парень – застрелился в тире, остальные разъехались кто куда на летние каникулы. Мы уже почти не гуляли в своем дворе. Иногда я ходил во двор на Золотоворотскую, где жили двое наших одноклассников, играть в волейбол через сетку и слушать пластинки Лещенко, которые крутил на балконе генеральский сынок Виктор. Тогда эти пластинки считались нелегальными. Под эту музыку на волейбольной площадке танцевали линду. На весь двор разносилось: «У самовара я и моя Маша», вызывая возмущение прочих жильцов. Но поскольку они были членами семей более низкого командного состава, они быстро затихали. Когда наша волейбольная игра сопровождалась бурными эмоциями и криками, какая нибудь дама выходила на балкон и кричала нам: «Бездельники! Когда вы успокоитесь? Сейчас вызову милицию!». Но на этом все и заканчивалось.

Однажды, когда погода была явно не пляжной, я зашел за Аркашей, и мы пошли на Золотоворотскую играть в волейбол. Мяч попал одному из игроков под ноги, и он ударил его ногой. Раздался лязг разбитого стекла и крик. Мы вступили в переговоры с хозяином разбитого окна, клялись сегодня же найти стекольщика и вставить стекло за свой счет. Однако кто то, очевидно, успел вызвать милицию. Когда появилась милицейская машина, мы все разбежались. На волейбольной площадке остался один Аркаша. Он не играл в волейбол и поэтому считал, что ему нечего бояться. Его и забрали вместе с мячом. На следующий день мы с Юрой, жителем этого двора, зашли к Аркаше домой. Дома никого не было. Его юная сестрица Марина прыгала на асфальте в одиночку по расчерченному мелом классу. Я поинтересовался у нее:

– Марина, а где твой братец?

– А кто его знает? Известно где – ушел гулять.

– А куда ушел?

– А кто его знает? Он мне никогда не рассказывает.

– А давно он ушел, юная конспираторша?

– Я не распиратор.

– Когда ушел, я тебя спрашиваю?

– А кто его знает? Ушел он еще вчера.

– А где папа с мамой?

– А кто его знает? По моему ушли за ним в милицию.