Висто помнил, как впервые увидел Стет: ряды голых, покрытых бесчисленными пеньками холмов. Корни напомнили ему костяные загоны, окружившие родной город — все, что осталось от погибшего в бескормицу скота. В тот миг — узрев остатки великого некогда леса — Висто и понял, что мир погиб.

Ничего не осталось. Некуда идти.

Однако он брел вперед, став сейчас одним из тысячи, десяти тысяч, а может и большего числа — целой дороги детей, в лиги длиной. Сколько бы ни умирало каждый день, прибывали новые. Он не мог прежде вообразить, что бывает столько детей. Они подобны великому стаду, последнему стаду. Единственному источнику пищи для последних, отчаявшихся охотников мира.

Висто было четырнадцать лет. Он еще не начал вытягиваться — и уже не успеет. Живот его стал круглым и тяжко колыхался, выступая так сильно, что прогнулся позвоночник. Он шагал как беременная женщина — расставляя ноги, болезненно вздрагивая. Он был полон Наездников Сатра — червей, беспрестанно плавающих внутри тела, становящихся все больше. Когда придет нужный день — скоро — черви изольются из него. Из ноздрей, из уголков глаз, ушей, пупка, пениса и ануса, изо рта. Тем, кто это увидит, покажется, будто он сдулся. Кожа провиснет морщинистыми бороздами, он внезапно станет похожим на старика. А потом умрет.

Висто почти с нетерпением ждал этого. Надеялся, что спиногрызы сожрут его тело, примут яички Наездников Сатра и тоже умрут. Лучше бы Отцы — но они не так глупы, он уверен — нет, они его не тронут. Жалко.

Змея оставила позади Лесной Стет, и деревянная дорога стала грязным, разбитым трактом, глубокими колеями, вьющимися по Элану. Итак, он умрет на равнине, и дух покинет сморщенную вещь, которой стало тело, и начнет долгий путь домой. Чтобы найти мать. Найти сестру.

Но дух его уже устал, так устал!

В конце дня Баделле заставила себя залезть на старый «длинный курган» эланцев, на дальнем конце которого растет, колыхая серыми листьями, древнее дерево; отсюда она смогла, обернувшись на восток, увидеть всю дорогу, проследить бесконечный путь последнего дня. За беспорядком стоянки тянулась к горизонту цепочка простертых тел. Это был особенно плохой день — слишком жаркий, слишком сухой. Единственным источником воды оказалась яма с кишащей пиявками жижей. Покрытая слоем мертвых насекомых вода отдавала тухлой рыбой.

Она долго стояла и глядела на ребристую линию Змеи. Тех, что падали на пути, не оттаскивали, а просто топтали; дорога ныне покрыта плотью и костями, трепещут пряди волос и — она знает это — смотрят в небо раскрытые глаза. Змея Ребер. Чел Манагел на эланском языке.

Она сдула мух с губ. И завела новую поэму:

Машины были покрыты пыльной смазкой, мерцавшей в темноте, когда по ним скользил слабый свет фонаря; ей казалось, что они шевелятся. Иллюзия несуществующего движения чешуи огромных рептилий была жестоко правдоподобной. Она тяжело дышала, спеша по узкому коридору, то и дело приседая, чтобы подлезть под свисающие с потолка перепутанные черные кабели. Воздух был спертым и недвижным, в носу и в горле застыл кислый металлический запах. В окружении вывороченных кишок Корня она ощущала себя осажденной неведомыми тайнами, зловещими загадками. Но она сама сделала темные заброшенные проходы местом унылых скитаний, отлично понимая, какие именно мотивы, какие самообвинения лежат за этим выбором.

В Корне можно заблудиться, а Келиз воистину заблудшая душа. Не то чтобы она не могла найти путь через бесчисленные кривые коридоры, сквозь обширные залы застывших, молчаливых машин, не попадая в провалы никогда не закрывающихся люков, не увязая в хаосе металла и выпавших из-за стенных панелей проводов — нет, после месяцев скитаний она знала все здешние пути.