Сообщив это Флоре, он помрачнел.

По мере того как экипаж катился к югу, исчезали все признаки Уайтхолла, которые ему запомнились еще с прошлой жизни.

Впереди высились клинообразные очертания массива зданий, закопченных дымом многочисленных каминных труб; их разделяли две улицы. Та, что вела направо, прикинул он, должна быть Кинг-стрит, а слева, тянувшаяся вдоль реки, должна быть Парламент-стрит.

Он был прав. Роберт повернул лошадей налево, лавируя между несколькими колесными экипажами; мимо них проплывали древние потемневшие фасады домов из выщербленного камня. Здесь размещалось множество магазинчиков — торговцев сальными свечами, изготовителей зеркал, мясников; они располагались между частными домами, у входа в которые не было ни медных досок, ни отполированных колокольчиков.

— До чего мрачные руины, — пробормотал он. — Посмотри туда!

По другую сторону Парламент-стрит небольшая толпа собралась вокруг человечка с выпяченной грудью и взлохмаченными седыми волосами, который стоял, взгромоздившись на деревянный ящик рядом с дверями магазина, на которых было крупно выведено: «Т. Ф. ПИННЕР, ШИТЬЕ И КРОЙ».

По противоположной стороне улицы прогуливался полицейский, который не спускал глаз с толпы, но не вмешивался. Человечек с выпяченной грудью и седыми волосами, с бутылкой джина в кармане сюртука, был уже в крайнем возбуждении.

— Разве вы не хотите отмены Хлебных законов? — кричал он. — Голодную смерть вы не переспорите. Их она не волнует! Есть ли среди вас хоть один человек, который не голодал бы или не видел, как голодает его семья? — потряс он в воздухе сжатыми кулаками.

— Нет! — завопили голоса. По толпе, небольшой, но плотной, прошло волнение. Она уже частично перекрывала дорогу. Роберт уже несколько раз взмахнул хлыстом, примериваясь пустить его в ход.

— Поезжай! — сказал Чевиот, встав в экипаже. — И никого не трогай! Поезжай!

— Есть только один путь добиться этого, — гремел голос оратора. — Это принять билль о реформе парламента. Факты, истинные факты говорят...

Они миновали собравшихся, и голос за их спинами стал затихать. Лишь кто-то крикнул им вслед, и ничего больше не последовало.

— Но, Джек, — запротестовала Флора, которая была больше удивлена, чем испугана, — это же происходит каждый день. Какое мы имеем к этому отношение?

— Во всяком случае, не сегодня вечером...

Он по-прежнему стоял в покачивающемся экипаже, придерживаясь за перильца у облучка. Он не мог вымолвить ни слова, потому что его со сверхъестественной силой охватили воспоминания о прошлом, частью которого он был.

Справа, осененные покоем древности, безмятежно возвышались башни Аббатства. Слева за Вестминстерским мостом он увидел еще одну башню: приземистая и квадратная, она выделялась среди скопища разномастных зданий, притулившихся к массивным стенам Вестминстер-холла. Через пять лет все, что простиралось от него в левую сторону, станет жертвой огня, кроме Вестминстер-холла, и исчезнет. Он не мог оторвать взгляд от старого здания парламента, над квадратной башней которого развевался флаг, говоривший о том, что парламент заседает.

И, поблескивая в вечерних сумерках, под Вестминстерским мостом, мимо квадратной башни, текла Темза — тесно зажатая берегами, темно-коричневая от грязи и сточных вод, тихая речка, по которой еще придет в город холера.

— Джек, — сказала Флора, — ради Бога, о чем ты только что говорил?

Он даже не помнил, что о чем-то говорил. Сев рядом, он взял ее за руку.

— Прости. Думаю, что тот подвыпивший портной показался тебе смешным и глупым? И тем не менее он был прав.