Данная же рукопись счастливо свидетельствует об ошибке в собственных предположениях. Хотя я был уверен, что подробности этой истории никогда не всплывут в памяти, но, приступив к изложению ее, смог убедиться в их свежести. Более того, все детали ее накрепко запомнились и будут жить со мной вплоть до самой смерти, а может быть, даже и после ее, хотя такая метафизика вне пределов моего разумения.

. Причины, по которым я воздерживался представить вниманию общества свое повествование, достаточно сложны, Я уже говорил, что Холмс был замкнутой личностью, и посему возникает необходимость в истолкова-

нии некоторых черт его характера, чему Холмс решительно противился при жизни. Но не стоит думать, что его возражения, когда он был жив, были единственным препятствием. Будь это так, ничто не могло бы остановить меня от изложения этой истории еще девять лет назад, когда он испустил последний вздох среди обожаемых им холмов Сассекса. Я не обратил бы внимания на упреки, что, мол, я взялся описывать эту историю «над его хладным трупом», образно говоря, ибо сам Холмс с крайним скептицизмом относился к своей последующей репутации и его совершенно не волновало восприятие окружающих после того, как он отправится в путешествие в ту неизведанную страну, откуда еще никто не возвращался.

Нет, причина моего молчания имеет иное объяснение: уважение к его действующим лицам и чувство такта, свойственное Холмсу: забота о репутации других лиц заставила Холмса взять с меня клятву хранить в тайне все, что мне стало известно об этом деле до тех пор, пока все его участники не отойдут в мир иной. И если этого не произойдет до моей кончины, то так тому и быть.

Тем не менее судьба сыграла на руку последующим поколениям. Все возражения ныне отпали, и пока мир выслушивает хвалебные речи и мольбы (среди которых нашли себе место и проклятия, и осуждения), пока биографы и исследователи торопливо печатают то немногое из известного им, я — пока еще сохраняется уверенность руки и ясность мышления (а ведь мне уже исполнилось восемьдесят семь лет, и это солидный возраст) — тороплюсь поведать о том, что знаю лишь я один.

Я упоминаю рассказы «Последнее дело Холмса», в котором идет речь о схватке между Холмсом и его смертельным врагом — зловещим профессором Мориарти, и «Приключение в пустом доме», повествующий о драматическом возвращении Холмса и кратких подробностях его трех лет скитаний в Центральной Европе, Африке и Индии, когда он пытался скрыться от преследований своих заклятых врагов. Я перечел эти рассказы и, должен признаться, удивился, насколько мне не хватило тогда тонкости в повествовании. Внимательный читатель не может не обратить внимание на мои подчеркнутые — и голословные — старания убедить его, что все рассказанное «чистая правда». А что сказать о театральной приподнятости прозы, в чем сказываются, скорее, вкусы Холмса, чем мои? (Хотя он подчеркивал свою любовь к холодной логике, в глубине души он испытывал тягу к весьма романтическим и мелодраматичным поворотам сюжета.)

Как Неоднократно подчеркивал Шерлок Холмс, доказательства, которые неопровержимо указывают в одну сторону, могут, стоит лишь чуть изменить угол зрения, получить полностью иное истолкование. Рискну утверждать, что такой же подход характерен и для литературных трудов. Та неподдельная правда, которая заключена в «Последнем деле Холмса», может быть, способна вызвать подозрения моих читателей и насторожить их.

Но все, что тогда осталось скрытым от глаз, теперь без риска можно открыть обществу. Настало время поведать подлинную историю, ибо таковы были условия, давным-давно выдвинутые Холмсом.

В свое время я упоминал, что мне восемьдесят семь лет, и хотя умом я понимаю, что стою на пороге смерти, с эмоциональной точки зрения я чувствую себя молодым человеком двадцати с лишним лет.