У них было заведено, что когда бы родители ни уезжали, до их возвращения в соседней с Мейган комнате обязательно находилась служанка. Этот порядок установил Фрэнсис. Он осознавал, что сделался невропатом, Но воспоминания о пожаре постоянно преследовали его. Возвращаясь в Элевтеру, он всегда видел остатки пожарища и его снова охватывало ощущение животного страха.

Закончив разговор, он прошел через столовую, где позже накроют ужин, и через большую гостиную. Последняя казалась особенно уютной из-за фигурной резной мебели. Марджори считала, что это подделка. Стены были увешаны портретами предков в широких, тяжелых рамах. Сначала Фрэнсис гадал, не повешены ли они здесь для создания стиля и атмосферы, но потом решил, что Фосеты слишком чистосердечны, чтобы развешивать в своем доме портреты чужих людей. Даже этим милым людям не чуждо было поклонение своим предкам! С другой стороны, в этом нет ничего плохого, если только вы не начинаете считать себя лучше тех, у кого нет родословной. Можно подумать, что у кого-то из нас нет родословной, даже если наши предшественники не оставили после себя портретов!

В этот вечер он воспринимал окружающее особенно обостренно, сознавая это, он не мог понять – отчего. Проистекало ли это от его физического или психического состояния, но в этот день его тревоги причиняли ему настоящие страдания. Он пока еще был на Сен-Фелисе, но уже как бы покинул остров, заглядывал в будущее, думал о новом месте, о еще одной попытке начать жизнь сначала. А это все равно что пытаться стать другим человеком.

В центре всего была Мейган. Ей шесть лет, младенчество осталось позади, с каждым месяцем все заметнее становилась разница между ней и нормальными детьми. Ее будущее вырисовывалось со всей жестокой очевидностью. И Фрэнсис беззвучно застонал, присоединяясь к гостям и окунаясь в музыку, смех и голоса.

На террасе были расставлены маленькие круглые столики с закусками. Кроны росших вдоль нее деревьев переплелись между собой, образовывая настоящий навес. Вокруг свечей, прикрытых защитными абажурами, были разложены красные цветы гибискуса. Бар располагался под ярким тюльпанным деревом. Несколько мгновений Фрэнсис разглядывал ставшую привычной картину: дорогая одежда нежных тонов, чернокожие официанты, бесшумные, в белых перчатках, и кругом цветы. Мужчины и женщины, отметил он, уже разделились.

Интересно, о чем это женщины без конца могут говорить друг с другом, учитывая, что каждый день они видятся в клубе. У мужчин, которые встречаются, безусловно, гораздо реже, есть политика. Найдя глазами хозяев, он спустился вниз.

– Поздравляю с двадцатилетием, – сказал Фрэнсис, пожимая руки. – Был бы рад отпраздновать с вами и пятьдесят ваших лет.

– С Божьей помощью, – отозвался Фосет. – Жаль, если вас тогда с нами не будет. Нам будет не хватать вас, – добавил он.

Он искренен, подумал Фрэнсис, произнося в ответ слова благодарности.

– Отъезд такого человека, как вы, большая потеря для нас.

– Я ничего не сделал, – ответил Фрэнсис, чувствуя неловкость.

– Последнее время – да, – сдержанно сказал Фосет. – Но вы могли бы возобновить свою деятельность.

В их разговор вмешался старый Уитеккер:

– Послушайте меня, Лютер, и не обращайте внимания на то, что вам говорят. Вы поступаете правильно. Половина здесь присутствующих – я не имею в виду вас, Фосет, у вас свой особый взгляд на вещи – исчезли бы отсюда завтра же, если бы нашли покупателя. Вы бы им глазом не успели моргнуть! – он щелкнул пальцами. – Вы просто оказались удачливее их, вот и все.

Для Уитеккера это было необычно длинное высказывание. Его маленькие розовые губы были обычно плотно сжаты, как будто даже необходимость открыть их требовала от него усилий.