|
Вернее, здесь она росла не так густо. Зеленый дерн прикрывал небольшой холмик, на котором вместо креста или могильного камня лежал обыкновенный речной голыш, только очень крупный и абсолютно белый. Видимо, в состав камня входил кварц, так как сейчас, на солнце, камень то и дело вспыхивал ослепительными искрами, словно был усыпан бриллиантами. У основания камня лежали цветы. Алые степные гвоздики и маки, синие люпины, желтые купальницы, белые кувшинки. В изголовье могилы стояла кряжистая, но надежная скамья – два толстых пня, доска поперек и еще одна – в качестве, спинки.
На скамье сидела, скорчившись, маленькая фигурка. Худенькую спину обтягивала выцветшая клетчатая рубаха, босые ноги были в пыли. Только золотые кудряшки-пружинки – ореолом вокруг головы. Маленький грустный ангел. Морин застыла, не в силах сделать ни единого шага. И снова ей показалось, что кто-то смотрит на нее, пристально, чуть тревожно и вопросительно. Морин с трудом разжала пересохшие губы. Старинная гэльская формула сама собой сорвалась с языка. – Я пришла с миром и не имею зла в своих помыслах... Мюриель буркнула, не оборачиваясь: – Это ирландский, да? Красиво... – Это гэльский... Сама не знаю, почему я так сказала. Мне... можно войти? – Тут дверей нет. И ты уже пришла. – Я сяду? – Садись. Морин почти робко опустилась на скамью. Потом вспомнила, поспешно протянула Мю бусы. Почему-то это казалось ей очень важным, именно здесь, именно сейчас... Девочка молча приняла алую нить, стала перебирать бусины тонкими пальчиками. Тишина вокруг звенела песней жаворонка. Солнце разгоралось все ярче. Морин кашлянула. – Мю, я тебя искала, но теперь понятия не имею, что говорить. Наверное, надо извиниться... – За что? – Ну... – Нет, раз хочешь извиняться, скажи, за что. Словами. – За то, что я... что мы... Твой отец и я... Мю вскинула голову, и Морин увидела на лице девочки тень улыбки. Только тень – но от этого на сердце сразу стало легче. – Мю, я действительно не знаю, что сказать. Но если ты обижена... – Я не обижена. И извиняться не за что. Я немножко не ожидала, растерялась... ну и все! – Ты не сердишься на меня... на нас? – За что же? Я ведь уже говорила тебе, мы с папкой в тебя влюбились. Оба. И я рада, что ты тоже. – Что – тоже? Мю резко повернулась к Морин. В синих глазах загорелась тревога. – Ты тоже влюбилась? Или нет? Скажи мне, Морин. – Я... – Скажи словами! – Да. – Нет, целиком скажи. И тогда Морин посмотрела на девочку и ответила просто и тихо: – Да. Я люблю твоего отца. Я люблю тебя. Я хочу остаться с вами. – Навсегда? – Навсегда. Если вы оба этого тоже хотите. – И ты будешь моей... моей... – Нет. Мама у тебя одна. Я постараюсь быть для тебя такой же доброй, любящей, нежной и нужной тебе, но мамой... – Ты не хочешь? – Это будет зависеть только от тебя. Мю, я испугалась сегодня утром и боюсь до сих пор только одного – чтобы ты не подумала, будто я хочу занять место твоей мамы. Девочка кивнула и снова отвернулась. Тишина вновь настала на холме, но теперь в ней не чувствовалось напряжения. Только покой. Потом Мю негромко заметила: – Хорошо, что ты сюда пришла. Я собиралась тебя привести. Показать маме. – Для меня это честь. – Думаю, ты ей понравилась. Мне так кажется. Она мне сегодня ночью снилась – и улыбалась. – Ты ее хорошо помнишь? – Да. В школе мне говорили, что этого не может быть, я даже дралась. |
