| — Кто тебе сказал, что Куршан человек…- пробормотал варвар, вновь погружаясь в свои мысли.— Конан…Он не ответил.— Конан… Сдается мне, я понял, к чему ты ведешь…— Ну? — слегка усмехнулся киммериец, поднося ко рту полную кружку.— О, достойнейший муж с силой льва и головой мудреца,- торжественно начал Анто,- каждое слово твое стоит золотого, каждый поворот мысли твоей стоит десятка золотых. Так позволь же рассказать тебе о высоких чувствах, порожденных душой моей, которая восхищена и обрадована…— Плевать на чувства,- отмахнулся Конан.- Да и душе твоей рано радоваться, Вот дня через два…Он снова замолчал, но не потому, что не хотел посвящать вора в свой замысел, а потому, что вдруг остро ощутил уходящее зря время.— Дня через два,- повторил он, поднимаясь.- Не позже, клянусь бородой Крома. Прощай пока.— Я с тобой,- твердо сказал бритуниец и поспешил следом.* * *Куршан — огромный, как холм, пузатый, толстозадый, покрытый черным густым волосом с ног и до самой шеи — возлежал на широкой скамье в своем чудесном внутреннем дворике, пил дорогое вино и вкушал яства. Его самодовольная физиономия с обвисшими щеками была обращена к небольшому круглому предмету, зажатому в толстых коротких пальцах,- то бишь к зеркалу. Собственная внешность казалась несчастному идеалом красоты, и он никогда не уставал любоваться ею, справедливо полагая, что прекрасное благотворно влияет на развитие и здоровье человека. Именно для этой цели им были приобретены зеркала в таком количестве, какого вполне достало бы для того, чтоб проложить дорогу из Шадизара в Султанапур.Утро Куршан начинал обычно с внимательного осмотра своего носа, мясистого и угреватого крючка. Затем он постепенно, дабы не упустить и краткого мига наслаждения, переводил взгляд на правую щеку, потом — на низкий морщинистый лоб, потом — на левую щеку и, наконец, на тройной подбородок. Этому занятию он предавался неспешно, со вкусом, во время утренней трапезы. Когда же блюда и бутыли опорожнялись, Куршан, испытывая священный трепет, взбирался на вершину блаженства: уставившись в зеркало, он пожирал глазами свою широкоскулую морду целиком, вовсе не подозревая о том, что она могла бы явиться образцом подлинного безобразия.Слуги, числом около двух десятков, давно привыкли к столь странному времяпрепровождению хозяина. Некоторые даже всерьез считали, что он не так уж и страшен (во всяком случае, бывают и страшнее), но все они были записными льстецами, проходимцами, аллигаторами, готовыми за кусок хлеба сказать древнему как мир карлику, что он юный и стройный великан. Кстати, этот карлик также жил здесь. Он один умел читать и писать, за что Куршан и держал его в доме, время от времени пользуясь его услугами для составления од неземной красоте одного заморийца, имя коего из скромности называлось только в последних десяти стихах, зато в каждой строке по три раза.Вдоволь налюбовавшись собою, разбойник обратил взор на отвратительное существо, громко пыхтящее у его ног. Мордой оно так походило на него самого, словно их родила одна мать, только у Куршана на лбу и щеках не было такой густой жесткой шерсти.— Мухру-уз,- пропел первый красавец, с умилением глядя на второго красавца,- мой пёсик, пёсушка, псюшка. Поди ко мне, я облобызаю твои ушки и глазки. Умр-р-р…Большой черный пес тяжело вскочил на скамью, и два мордоворота слились в нежном объятии. Мурлыкая, они обмазали друг друга слюнями, после чего хозяин тщательно вытер губы полой шелкового халата, устроился поудобнее и принялся обсуждать с другом новый день, дарованный им богами. Таков был ежеутренний ритуал.— Сердце мое, дорогой Мухруз, обливается слезами. Мошенник Грат отдал мне из тридцати золотых, украденных им у купца из Офира, только пять, тогда как должен десять. О, велика подлость и жадность в нашем ужасном мире! Конечно, мне пришлось послать к нему отрока Изидора, снабдив его нижайшей просьбой перерезать горло обманщику. |
