Простыни, покрывала и альков казались белоснежными в солнечном свете. Вскоре Сабрина осталась в наряде Евы. Ее белое тело манило, груди оказались маленькими и твердыми. Еще ни разу я не видел такой женщины, кроме как воплощенной в статуе или на полотнах живописцев.

До этого вечера я не верил в совершенство, но когда я увидел ее тело, освещенное закатным солнцем, я поверил, что оно действительно существует.

Мы легли в постель. В своей страсти она была ласкова и дика одновременно: пассивность сменялась агрессией. Мне передалось ее настроение — оно подходило мне по духу. Кроме того не надо забывать, что я долго был лишен женской ласки.

Я чувствовал, как силы вновь возвращаются ко мне, а потом на душе стало радостно и появилось громадное облегчение, еще в юности испытанное мной в фамильном замке Бек.

Все продолжалось бесконечно, она ласкала меня вновь и вновь, и я отвечал на ее ласки. Я дышал ее дыханием, чувствовал прекрасные прикосновения ее кожи.

Наша страсть накатывала и утихала, подобно приливам и отливам. Наша жадность преодолевала усталость.

Насытившись, мы засыпали и просыпались с первыми лучами солнца, чтобы снова любить друг друга, и я все больше и больше влюблялся в нее.

И вот однажды, утренним рассветом, я прошептал ей в ухо, еще спящей, что хочу, чтобы она ушла вместе со мной, оставив своих подозрительных слуг, чтобы мы могли отыскать место, где нас не сможет потревожить война. — Может ли быть такое место? — спросила она и весело рассмеялась над подобной несуразицей.

— Возможно и есть, на Востоке. Или в Англии. Мы можем поехать в Англию. Или в Новый Свет.

Расстроившись, она посмотрела на меня.

— Это невозможно, — сказала она. — Мой повелитель этого не разрешит.

Я обозлился.

— Твой повелитель нас не найдет.

— Он найдет меня и вернет, можешь быть уверен.

— В Новом Свете?! Он что, Папа?!

Она как будто растерялась, и я спросил себя, неужели этим риторическим вопросом я могу узнать правду?

Я продолжал:

— Я буду с ним сражаться. Если понадобится, я соберу против него армию.

— Ты больше потеряешь, чем приобретешь.

Озадаченный, я все еще спрашивал ее:

— Он — Папа? Твой повелитель?

— О нет, — сказала она с сожалением. — Он гораздо могущественнее, чем Папа.

Я потер лоб.

— Может быть, на твой взгляд. Но не в глазах всего мира.

Она затихла, зарывшись в подушку, а потом сказала тихим шепотом:

— В глазах не только всего мира, но и Неба.

Ее ответ смутил меня. Прошла еще неделя, прежде чем мы возвратились к этой теме. Меня больше не устраивало такое положение вещей.

— Ты обещала ответить на мои вопросы, — сказал я ей как-то утром. — Неужели нельзя назвать имя этого могущественного господина? По крайней мере я должен быть в курсе, пока нахожусь здесь.

— Ты не особенно обрадуешься.

— И все же я должен знать это.

— Я скажу, — прошептала она, — на следующее утро.

— Его имя, — настаивал я днем позже. Я видел испуг в ее глазах, и это ощущение передалось мне.

Она лежала в постели, глядя мне прямо в глаза, потом покачала головой.

— Кто твой повелитель? — спросил я.

Она отвернулась и заговорила, с трудом шевеля губами. Голос отказывался повиноваться ей, а на лице застыла маска обреченности.