Я ничего не ответил на это. Твердость, с какой южные московиты ненавидят своих восточных мусульманских соседей, общеизвестна. А юноша не называл никаких имен.

— Вы убили всех евреев? — спросил я.

Он оскорбился.

— Конечно же нет. Один из них был слишком стар, а другой — слишком юн. Это убедило меня в том, что Клостерхайм обманул меня. Никаких доказательств не было.

— Но они все равно были умерщвлены?

— Конечно. Я сказал Клостерхайму, что он должен закончить свою работу. Он сделал это с сожалением, видно было, что он передумал, но потом он объяснил мне, что могут обнаружиться другие неверующие. Мне становилось все яснее, что я не столько борюсь с неверующими, сколько просто убиваю. Кем бы я не был, но я не убийца, господин. Я убиваю честно, в открытой битве, только сомневаюсь, следует ли уничтожать всех евреев и турок.

Компания Седенко сделала для меня дорогу до Швайнфурта намного короче. Иногда на пути перед собой мы видели пурпурный полевой плащ и черный клобук Клостерхайма. Заметив нас, он увеличивал темп движения и снова оказывался впереди на день пути. Тем временем Седенко продолжал рассказывать.

Он был из казаков — тех самых пионеров, освободивших юг континента от татарского ига, (отсюда их ненависть к востоку) и построили поселение неподалеку от теперешнего Киева, их южной столицы. Его земляки прославились как отличные наездники и бойцы, и сам он, как утверждал, был искушен в каждом казацком искусстве. Ему удалось организовать восстание против поляков и убить одного из их предводителей — Гетмана. За это он был изгнан своим кланом и решил отправиться на запад и наняться на службу к какому-нибудь балканскому графу. Одно время он служил карпатскому королю, вплоть до войны, которая, как я понял, была междоусобным столкновением двух банд разбойников. Как и большинство представителей его расы, он был религиозным фанатиком, и, прослышав о «святой войне» в Германии, он решил, что это ему подходит. Потом он выяснил, что его симпатии склонялись то в одну, то другую сторону — его религия брала начало от патриарха в Константинополе, а не от Папы в Риме.

— И я решил, что стоит сражаться против неверных, — заключил он, — против татар, евреев и турок. Но эта война — свара между христианами, и никто не хочет знать, отчего она началась. На мой взгляд, все они сумасшедшие, причем никто из них не верит в Бога. Я могу сражаться как на одной, так и на другой стороне. Я попробовал поступить на службу в лейб-гвардию к одному дворянину, но, на его взгляд, мой характер слишком необуздан. Когда мне встретился Клостерхайм, я был близок к голодной смерти.

— А где вы встретились впервые?

— Там, где вы нас увидели. Я знал, что этот крестоносец может обеспечить работой нуждающихся христиан, потому и решил быть не особенно щепетильным после того, как получил один серебряный гульден в качестве аванса. Этим я смог оплатить свою поездку в Тойфенберг. Всем известно, что хороший христианин стоит двадцати евреев. Я ожидал чего-то страшного, например, что Тойфенберг окружила по меньшей мере армия неверных. Но трое!.. Всего лишь трое евреев в городе! Для меня, конечно, это было определенного рода облегчением, господин. Я могу сказать вам об этом. В следующий раз я ни за что не соглашусь участвовать в любой авантюре, подобной предложенной мне Клостерхаймом. Для него каждый встречный — неверующий.

Я нашел его по-детски наивным — его готовность бороться против несправедливости и непоколебимость веры не привлекли моего внимания, но вернули меня к собственным невеселым мыслям о личных проблемах.