Максимус сделал движение, как бы намереваясь обнять ее, но сдержался и лишь накрыл ее руку своей.

— Причина в том, что ни вам, ни мне не нужно все это показное великолепие. Неужели вы думаете, что я буду демонстрировать свои самые дорогие сокровища перед теми, кто не в состоянии их оценить?

Он сжал ее руку и сказал:

— Верьте мне, вы единственная женщина, которую я впустил в свои комнаты в старой части дома, чтобы взглянуть на мои картины. У меня есть еще много всего, что я хотел бы показать вам — одной только вам.

Дорина чувствовала, словно какая-то волшебная сила исходит от его руки, и таким тихим голосом, что он едва мог слышать ее, пробормотала:

— Вы хотите сказать… что я вам… небезразлична?

— Я люблю вас! Я полюбил вас с первого же взгляда! Я понял это еще тогда, когда мы разговаривали с вами на корабле после того, как я поцеловал эту докучливую жену плантатора, а вы сказали, что я слишком щедро раздариваю свои поцелуи!

Он улыбнулся.

— Я понял тогда, что вы не похожи ни на одну из женщин, которых я знал прежде. Потом, когда вы так бесстрашно вели себя во время нападения пиратов, и позже, когда мы разговаривали с вами на яхте, я почувствовал, что со мной происходит что-то странное.

Он немного помолчал, а потом сказал:

— Мне трудно объяснить вам это, мой ангел, но прежде я никогда не разговаривал по-настоящему ни с одной из женщин.

Дорина удивленно взглянула на него.

— Женщины были для меня, как райские птицы. Я испытывал желание, был заинтригован или увлечен, но — и это может показаться вам бессердечным — я без всяких сожалений легко расставался с ними.

Дорина подумала о «Несравненной Жемчужине» и о Голди. Они, наверное, казались настоящими райскими птицами.

— До встречи с вами я не знал ни одной женщины, — говорил он между тем, — с которой мне хотелось бы обсуждать мои дела, которая не только волновала бы мое сердце, но стала бы неотъемлемой частью всей моей жизни.

— Отчего вы решили, что я отличаюсь от других женщин?

— Моя интуиция никогда не подводила меня. С того первого вечера она подсказывала мне, что вы должны остаться в Сингапуре — со мной!

Он глубоко вздохнул.

— После этого я показал вам мои картины. Я не мог объяснить даже самому себе, почему я нарушил свое золотое правило и привел вас в старую часть дома, где никогда не бывала ни одна женщина.

— И что вы тогда подумали?

— Я испугался.

— Испугались?

— Да, потому что понял, что со мной произошло то, чего никогда не случалось прежде.

— Что же это?

— Я страстно, безоглядно влюбился!

— Неужели… это может быть правдой?

— Именно об этом я спрашивал самого себя. Я не мог в это поверить, я не мог допустить, что я испытываю не просто страстное желание, потому что вы так прелестны, но нечто совсем другое — духовную жажду.

— Но вы ни разу после этого не разговаривали со мной… наедине.

— Я уже говорил вам, что я боялся — боялся будущего. Впервые в жизни я испытывал неуверенность в себе, не представляя, как найти решение проблемы — что делать с Летти и с вами.

— Я даже не подозревала… что вы хоть иногда думаете обо мне.

— Откуда я мог знать, как вы ко мне относитесь?

Он сжал ее руку в своих руках и посмотрел на нее.

— Такие маленькие ручки, и все же, когда я наблюдал за столом, как вы блестяще поддерживаете беседу с моими гостями, я знал, что вы держите в них мое счастье.

— Если бы только вы сказали мне об этом!

— А что бы это решило? — спросил он.