Сара удивила его с первой минуты. Сидя на высоком табурете в углу мастерской, она для начала не давала никаких указаний. Вместо этого Сара говорила. Говорила, поставив ноги на перекладину табурета, упираясь локтями в колени, вдоль и поперек испачканные краской, закрыв лицо руками, так что пряди волос струились сквозь пальцы. Сбоку стоял мольберт с рабочим полотном, на котором был изображен человек, прижимающий к себе маленькую девочку с растрепанными волосами. За весь свой монолог Сара ни разу не взглянула на холст. Слушатели и так уловили бы связь.

— Вы сюда пришли не за тем, чтобы учиться класть масло на холст, — говорила Сара собравшимся ученикам.

Подопечных было шестеро: три престарелые дамы в свободных платьях и грубых башмаках, жена американского военнослужащего, которой нужно было скоротать время, двенадцатилетняя девочка-гречанка, чей отец вольным слушателем приехал в университет на год, и Уивер. Ему сразу стало ясно, что он — самый серьезный студент из всех. Ему казалось, что Сара обращается к нему.

— Измазать красками холст и назвать это искусством может любой. Но вы пришли сюда не за этим. Вы здесь, чтобы научиться класть на холст частичку себя, рассказать, кто вы такой, с помощью композиции, колорита и гармонии. Ваша цель — изучить созданное до вас и прорваться дальше. Ваша задача выбрать образ и передать в картине его суть. Я смогу научить вас технике и приемам, но в конечном итоге любое ваше творение, которое претендует на то, чтобы называться произведением искусства, должно выражать ваше собственное «я». И…

Сара улыбнулась неожиданно солнечной улыбкой, без тени жеманства. Саре было невдомек, что, улыбаясь, она некрасиво морщила нос. А если бы и знала, то все равно не смущалась бы. Все внешнее не имело для нее значения.

— …если у вас нет собственного «я», или вы не сумеете к нему прислушаться, или по какой-то причине боитесь узнать о себе больше, чем знаете сейчас, вы все равно сумеете рисовать маслом на холсте. Ваша работа будет радовать глаз, будет радовать вас. Но кроме техники, в ней ничего не будет. И ее не назовут произведением искусства. Цель, наша Цель, — посредством живописи общаться с миром. Только для этого у вас внутри должно быть нечто, о чем вы можете сказать этому миру.

Легкость — вот ключ ко всему, говорила Сара. Живопись — это шепот. А не крик.

Уиверу стало стыдно за собственную наглость и за акварели, которые он принес с собой, будучи уверенным в их достоинствах. В конце занятия Уивер решил незаметно прокрасться к выходу, крепко держа свои работы в коричневой оберточной бумаге под мышкой, где им самое место. Но он не успел. Когда из мастерской выходили остальные ученики, Сара обратилась к нему:

— Доктор Уивер, я вижу, вы принесли показать мне свои работы.

Она стояла рядом и смотрела, как он разворачивает свои акварели, превратившись в сплошной комок нервов и чувствуя полную свою никудышность.

Сара задумчиво посмотрела на работы:

— Абрикосы и…

— Восточные маки, ~— покраснел Уивер.

— А-а, — протянула Сара и быстро добавила: — Да. Очень мило.

— Мило. Но это не искусство.

Сара посмотрела на него честным и дружелюбным взором. Уивер смешался от такого прямого женского взгляда.

— Не поймите меня превратно, доктор Уивер. Ваши акварели прелестны. А прелестные акварели тоже имеют право на существование.

—Только вы не повесили бы их у себя в гостиной.

— Я?..

Сара опустила глаза под его пристальным взглядом, затем с твердостью продолжила:

— Я предпочитаю работы, в которых чуть больше проблематики. Но это дело вкуса.

— А здесь проблематики нет?

Сара снова посмотрела на акварели, села на рабочий стол и положила на колени работы, сначала одну, потом вторую.