Линли подумал, что это было самое большое откровение, на которое Джастин Уивер решилась в присутствии мужа и которое касалось ее отношений с его дочерью Еленой.

Сразу после ухода инспектора Джастин впустила собаку в дом. Энтони поднялся наверх. Он не узнает, что она это сделала. Рано утром она встанет и выпустит животное на улицу, прежде чем проснется Энтони.

Это было предательством по отношению к мужу. Джастин знала, что ее мать никогда бы не пошла наперекор желаниям отца. Но речь шла о собаке, испуганном, одиноком существе, которое чувствовало, что что-то не так, но не могло понять почему.

Когда Джастин открыла заднюю дверь, сеттер не бросился через лужайку, как обычно, а вошел неуверенно, словно понимал, что его присутствие в доме нежелательно. Пригнув к земле рыжую голову, собака с надеждой взглянула на Джастин. Дважды вильнула хвостом. Уши животного насторожились, потом повисли.

— Все в порядке, — прошептала Джастин, — заходи.

Стук собачьих когтей по полу, когда животное обнюхивало плитки пола на кухне, успокаивал. Во всех звуках, издаваемых сеттером, было что-то домашнее: в визге и рычании, когда он играл, в фыркании, когда копал землю и она попадала ему в нос, в долгом вздохе, когда устраивался спать в своей корзине, в тихом урчании, когда собака хотела привлечь чье-то внимание. Она была так похожа на человека, что Джастин не переставала удивляться.

— Думаю, собака пойдет Елене только на пользу, — сказал Энтони перед приездом дочери в Кембридж в прошлом году. — У Виктора Карптона недавно ощенилась сука. Я возьму Елену с собой, пусть сама выберет щенка.

Джастин не возражала. В душе она тоже мечтала об этом. Хотя и протест прозвучал бы вполне уместно, поскольку собаке — источнику суматохи и грязи — предстояло жить в доме на Адамс-роуд, а не в Сент-Стивенз-Колледже с Еленой. Но Джастин вспыхнула от радости. Кроме голубого попугая, слепо привязанного к матери Джастин, и выигранной на празднике золотой рыбки, которая в первую же ночь выбросилась из налитого доверху аквариума и приклеилась к нарциссу на обоях за буфетом, когда девочке было восемь лет, у Джастин никогда не было настоящего домашнего любимца — собаки, следующей за ней по пятам, кошки, свернувшейся у нее в ногах в кровати, или лошади, чтобы ездить по пустым аллеям Кембриджшира. Родители считали, что держать в доме животных негигиенично.

Они являлись переносчиками бактерий. Бактерии — это неприлично. А после того, как родители Джастин получили наследство ее двоюродного дедушки, приличия были для них на первом месте.

Энтони Уивер был для нее символом разрыва с прежней жизнью, ее вызовом приличиям и утверждением взрослой. У Джастин перед глазами стояла мать, произносящая дрожащими губами: «О чем же ты думаешь, Джастин? Он же… еврей». Она по-прежнему почти физически испытывала жгучее чувство удовлетворения, глядя, с каким испугом ее побледневшая мать приняла известие о скорой свадьбе. Реакция отца была более спокойной.

— Он сменил фамилию. Он преподаватель в Кембридже. У него стабильный доход. Конечно, он уже был женат, и мне было бы приятнее видеть рядом с тобой кого-нибудь помоложе. И все-таки он неплохая партия. — Отец скрестил ноги и взял в руки трубку и «Панч»[6], который давно избрал для себя как подобающее чтение для джентльмена в воскресный вечер. — Я чертовски рад, что он сменил фамилию.

Но сменил фамилию не сам Энтони, а его дед. Он словно вновь родился — не Вайнер из Германии, а британец Уивер.