Только после второй примерки удалось подобрать слуховые аппараты для малюсеньких ушек Эми. Сначала Кэсси очень переживала, когда надо было выводить дочку на прогулку. Эти желтовато-коричневые наушники, казалось, ставят штамп на ее малышке, как на неполноценном ребенке, и на ней самой, как на плохой или невнимательной матери. Кроме этого, Кэсси боялась людских предрассудков, которые, увы, частично разделяла и сама, – предрассудков нормально слышащего человека, что глухота – это неполноценность.

Чтобы собственная неграмотность – и медицинская, и педагогическая – не помешала нормальному развитию малышки, Кэсси отыскала в библиотеках все книги о детских дефектах слуха.

К ее разочарованию, их оказалось крайне мало.

Да и те, которые она нашла, были скорее предназначены для специалистов – сурдопедагогов или для врачей; они изобиловали медицинской терминологией, схемами, которые не так-то просто было применить к маленькой Эми.

Если бы шумы и звуки можно было взвесить, то Кэсси сказала бы, что уже тоннами их завалила свою дочь: рев пылесоса, шум текущей воды, радио, звон и лязг кухонной утвари усилиями Кэсси раздавались то позади ребенка, то у него перед носом. Таким образом мать надеялась научить Эми различать громкие шумы и резкие звуки, расширить ее представления об окружающем мире. Кроме грохота, стуков, трелей, издаваемых намеренно, Кэсси постоянно говорила с дочкой, говорила часами, старательно артикулируя, надеясь, что «звукоочертания» слов запомнятся Эми, помогут ей чуть позже разобраться в значении слов, фраз, а еще позднее – помогут заговорить самостоятельно.

Таковы были планы Кэсси. Но шли дни, шли недели, месяцы, а признаков того, что Эми понимает значение каких-либо слов не наблюдалось.

Больно было видеть невинную и безмятежную улыбку своей крошки, нисколько не усваивающей уроки, которые старательно давала ей мать.

– Эми требуется профессиональный уход и занятия со специалистом, – сказала Нина, однажды заглянув к ним с очередными подарками.

В этот раз – с огромным плюшевым жирафом для девочки и коробкой шоколадных конфет для Кэсси.

– Я не отдам в приют годов алого ребенка, – начала отбиваться Кэсси, как всегда, когда Нина поднимала эту тему. Нина не могла допустить, чтобы чувство материнской вины перешло пределы разумного.

Слуховой аппаратик на правом ушке Эми запищал.

– В конце концов, я ее мать, – отрегулировав давление наушника, сказала Кэсси.

Тревога давно превратили ее нервы в туго натянутые струны.

– Я единственная, кто понимает, что ей нужно и чего она хочет. Я единственная, кто может помочь ей.

– Именно поэтому она так «блестяще развивается», – сухо ответила Нина. Лицо Кэсси болезненно исказилось, и Нина ласково обняла ее. – Прости меня, я понимаю, что это звучит жестоко, но иначе ты ничего не поймешь. Ты утверждаешь, что только ты можешь помочь Эми, но вот перед нами факты. Девочке уже почти год. И несмотря на то, что ты почти загнала себя в гроб с этими занятиями, никаких признаков улучшения или развития речи нет.

Убитая и опустошенная, Кэсси закрыла лицо руками не в состоянии смотреть на Нину, не в состоянии встретить ужасную правду.

– Я так люблю ее, – всхлипнула она.

– Я знаю, – тихо произнесла Нина, поглаживая волосы Кэсси, желая как-то унять ее мучительную боль. – Но люби ее так, чтобы она смогла жить.

– Да, ты права, – сквозь пелену слез Кэсси едва различала предметы. Потом судорожно вздохнула. – Мы снова пойдем к доктору Гэрриет Грин.

Кэсси, которой просто кощунственной, дикой казалась сама мысль отдать ребенка в приют, с облегчением восприняла неожиданное предложение Гэрриет Грин.