– Ты представляешь? – воскликнула на прошлой неделе миссис Доусон, кассирша в аптеке «Рексолл», обращаясь к Кэсси. – Я вот сегодня утром была в «Фид энд Грэйн», так Джей Мартин рассказал, что старика Гэллахера чуть удар не хватил, когда Рорк позвонил ему из своего колледжа, ну, там, на восточном побережье, и сообщил, что собирается учиться на архитектора.

– То, что болтает этот парень, не имеет никакого значения, – хмыкнул аптекарь Вен Доусон, подсчитывая по смятому рецепту стоимость лекарств, которые покупала Кэсси для матери. – Ты знаешь не хуже моего, что ко времени окончания Йейла, Кинлэн на сто восемьдесят градусов развернет своего сыночка. И он как миленький воротится в родные стены, женится на Лейси Янг, начнет работать на папашину компанию, а затем выдвинется в конгресс – все, как старик и задумал.

В глаза не видев Рорка, Кэсси безоговорочно была согласна с Беном. О знаменитом крутом нраве Кинлэна Гэллахера наслышаны были все, и немало. И глупцом оказывался тот, кто смел перечить ему.

Шагая по, казалось, бесконечной дороге к усадьбе, Кэсси размышляла, кстати, не в первый раз, как могли два семейства, лет сто назад начинавшие совершенно одинаково, прийти к таким на редкость разным результатам.

Макбрайды точно так же, как и Патрик Гэллахер, бежали от голодной смерти в Америку, вполне возможно, что они ехали в трюме одного и того же судна. Увы, но, похоже, предки Кэсси были начисто лишены пресловутой ирландской хватки, той, которая так помогла Гэллахерам. Несколько поколений Макбрайдов перебивались как могли, но, судя по всему, у них на роду было написано остаться неудачниками.

Кэсси намерена была положить конец этим многолетним мытарствам. Пусть ее мать пьет, пусть ее папаша, один из тысяч местных буровиков-нефтяников, испарился задолго до появления дочери на свет, Кэсси в глубине души верила, что ей предстоит другая жизнь – богатая и счастливая. Но только не в Гэллахер-сити. Даже не в Оклахома-сити, даже не в Талсе. В отличие от всех своих предков, Кэсси не собиралась проводить лучшие годы на здешних «нефтяных пастбищах».

– Я всем докажу, – бормотала она себе под нос. До гэллахеровой усадьбы было уже рукой подать. Вот их роскошный белокаменный домина посреди бархатно-зеленой лужайки. – Я не сдамся, как мама.

Сотни, если не тысячи раз мать рассказывала ей о своих юношеских планах избежать судьбы своих родителей, типичной для этих пустынных районов. Белл собиралась стать кантри-звездой, она мечтала о концертах в зале «Сан Антонио Роуз», самом знаменитом кабаре Талсы. После первых побед она намеревалась покорить Нэшвилл – столицу музыки «кантри». Но, сбежав в пятнадцать лет из дому, до Нэшвилла она так и не добралась. Как не побывала она и в Талсе.

Да, она выступала то с одной, то с другой песенкой, но все это ограничивалось кабачками в Гэллахер-сити.

«Нет, такая доля не по мне, – давно дала себе клятву Кэсси, – я не собираюсь торчать всю жизнь среди буровых вышек, в этом мерзком углу, где только и остается, что пьянствовать да жалеть себя, несчастную».

Кэсси нажала позолоченную кнопку звонка около огромной парадной дубовой двери, из-за которой доносилась «Оклахома» – знаменитая мелодия Роджерса и Хэммерстейна.

Дверь внезапно распахнулась, и Кэсси оказалась лицом к лицу с человеком в аккуратном черном костюме.

– Почту и посылки принимают у служебного входа, – бросил он.

– Но...

– Ты что, не понимаешь нормального английского языка? – повысил он голос. – Валяй к черному ходу, вокруг дома.

Он показал рукой налево, куда следовало идти, и с силой захлопнул дверь, так что Кэсси отшатнулась.