— Собаки на заднем дворе, и две из них в будке, — объяснил Аслак, брат Маргрете, который, собственно, всех пригласил.

— А что за собаки? — спросил вошедший, пока белая лайка обнюхивала пол.

— Два боксера, один пойнтер и две дворняги, — ответил Аслак. — Хотите пива?

— Да, спасибо. Меня зовут Кристер. А собаку — Луна. Она весит всего двадцать два килограмма, но ведет за собой всю упряжку. Держит всех под контролем и наводит порядок в рядах.

— Так у нее такая же работа, как у Турюнн! — засмеялся Аслак.

Она заперла дверь, стащила с себя всю одежду и забралась в душ. Запах лекарств и дезинфекции въелся в кожу и волосы. Она закрыла глаза, потянулась навстречу струе и подумала, как это замечательно. Вырваться из привычного круга забот, заняться чем-то необычным. Сидеть посреди январской тьмы в санях, ведомых семью собаками и мужиком, который всем управляет. Турюнн обрадовалась. Она помнила, что сегодня надо позвонить отцу, узнать, как он отнесся к идее нанять домработницу Завтра та придет в первый раз.

И матери позвонить, она ждет звонка.

Еще месяц назад оба они прекрасно справлялись, без ее помощи, и вдруг ее по уши затянула эта ответственность.

Эрленд говорил, она сама взвалила всю ответственность на себя. Но какая разница, раз ей это почему-то нужно. Эрленд приглашал их с матерью в Копенгаген, говорил, что планирует поить Сисси шампанским, пока пелена не спадет с ее глаз, и она не обнаружит, что мир полон красивых мужчин. Турюнн часто болтала с Эрлендом. С радостью слышала его голос, с интересом узнавала о его делах, каждый день новых. Теперь вот ему надо достать чучела домашних животных, настоящих. Она не сомневалась, что он их достанет. Ему даже была нужна лошадиная голова и часть шеи. Он по-прежнему утверждал, что в новогоднюю ночь ему звонил Маргидо. Но Турюнн не верила. Маргидо якобы был пьян, называл Эрленда «братишкой» и хвастался, что он на свидании. Турюнн предполагала, что пьян был Эрленд. Сама же она не заметила в Маргидо ничего нового, когда они обсуждали домработницу. Маргидо брал на себя все расходы, не такие уж существенные.

Она тщательно вытерлась и намазалась кремом и почувствовала покой. Захотелось выпить еще бокал вина и съесть бутерброд с сыром. Запечь его в микроволновке, как она любит, с тертым сыром и ветчиной посередине. И тут вдруг она решила не звонить ни отцу, ни матери. Взрослый человек, черт возьми, абсолютно в состоянии принять домработницу без какой-либо моральной поддержки, а мать пускай воет и жалуется своим подружкам. Сегодня она будет отдыхать. Освободит себя от ответственности, наденет халат, шерстяные носки, будет есть и пить вино, смотреть какую-нибудь чушь по телевизору, ляжет пораньше и будет предвкушать завтрашний вечер. Подумает о Кристере, о его юркой голубоглазой собачке и о его руках.

Руки она запомнила лучше всего. Широкие, морщинистые, сильные. Руки. И запах, когда он обнял ее на прощание, проговорив не один час о собаках, едва касаясь личных вопросов — достаточно только, чтобы понять, что он живет один на даче, да и она тоже одинока и свободна. Наверное, он приложил много сил, чтобы раздобыть ее телефон, — подумала она, но потом вспомнила, что он спросил ее фамилию. Значит, с самого начала собирался ей звонить.

Однако она ничего о нем не знала, кроме того, что сказал Сигурд — такие люди безбашенные.

Пока и этого довольно.

…

Как он этого не хотел… Он надел чистую рубашку, вязаную кофту надевать не стал, она была грязной спереди. Потом сел на кухне ждать. Она собиралась приехать в час. Отец сидел в гостиной и читал эти бесконечные свои книги о войне, держа лупу в дрожащих руках над каждой фотографией.