— Вообще-то у меня есть права, — возразил Крюмме. — Так что ты преувеличиваешь.

— И зачем они тебе? — спросил Эрленд. — Чтобы запрыгивать и выпрыгивать из такси в Копенгагене? Поведет Турюнн.

— Ладно, — сказала она. — Но ты все равно поедешь сзади, Эрленд. Потому что у тебя вообще нет прав.

Она решительно обняла отца. И так же быстро его отпустила, села в машину, схватилась за ключ, который уже торчал из замка зажигания, и повернула его. Эрленд вжался в заднее сиденье, где ему едва хватало места среди кучи багажа, который он так рьяно до этого упаковывал. На скрученном в трубочку плакате откуда-то появилась резинка, потом он и вовсе перекочевал в руки к Эрленду.

Она открыла окно и помахала, выезжая со двора.

— Тебе надо убрать снег, папа! Хутор вот-вот занесет! Пока!

Он что-то ответил, но она не расслышала, зная, что он сядет на трактор, как только они уедут. Ему нравилось расчищать снег, к тому же не придется сразу заходить в дом.

— Давай же, поехали! — попросил Эрленд. — Едем!

Все трое судорожно замахали, насколько им позволял узкий салон автомобиля. Турюнн просигналила, они миновали липовую аллею, и тут она заплакала. Она громко всхлипывала, глотала ртом воздух и не могла остановиться. Эрленд наклонился вперед и обнял ее, Крюмме накрыл рукой ее ладонь. Она съехала на обочину, когда поняла, что из дома их уже не видно. И все плакала и плакала, пока отпотевали окна и печка работала на полную катушку. Остальные двое молчали, только гладили ее по голове и обнимали за плечи.

Она достала кусочек бумаги из кармана куртки и высморкалась, но тут же снова заплакала.

— Давайте все-таки я поведу, — предложил Крюмме.

Она покачала головой и снова высморкалась.

— Сейчас. Я сейчас возьму себя в руки, — сказала она. — Я просто… невозможно представить, как они там вдвоем…

Эрленд прервал ее:

— Ты и так столько всего сделала! Ты даже меня сюда затащила… Боже мой, Турюнн, ты такая замечательная! Так всем помогать, при том, что раньше здесь, на хуторе, тобой даже не пахло. Но сейчас нам надо ехать. Новый год я хочу встретить дома. Все кончилось.

«Нет, — подумала Турюнн, — ошибаешься, все только начинается».

…

Тур никогда не забудет, что Маргидо выбрал самый красивый гроб. Конечно, он ему достался без наценок, прямо от производителя, но тем не менее. Сам жест. Показать всем пришедшим в церковь, что этого человека любили и ценили.

После отъезда Турюнн он стоял у трактора и вспоминал похороны. Надо думать о чем угодно, только не о том, что через пару часов Турюнн будет за пятьсот километров. Дорогой гроб красного дерева с кованой ручкой, лучше думать об этом. Знала бы мать, сколько денег уйдет на ее похороны! «Она бы наотрез отказалась», — подумал Тур и улыбнулся, представив себе, с каким презрением она бы отнеслась к этому событию. «Дорогой гроб опустят в землю, чтобы он там гнил, а ведь есть вещи куда более стоящие», — сказала бы она.

Хорошо бы Маргидо заехал вечером на чашечку кофе, он знал, что Турюнн, Эрленд и датчанин уехали. Маргидо поступил хитрее Тура. Он попрощался с ними накануне по телефону.

И все равно Тур был ему бесконечно благодарен за похороны, так все прекрасно было организовано. И хотя похороны для Маргидо — просто работа, с родной матерью все по-другому. Прекрасный сборник псалмов, который лежал в церкви, с фотографией хутора на обложке. Необычно, зато правильно. Фотография от матери осталась только одна, сделанная в молодости на паспорт. Маргидо мог выбрать любой готовый рисунок — цветы, например, или пейзаж.