|
Что-то вроде налога с продаж, плохо в этом разбираюсь. Словом, придется заплатить восемь процентов с той суммы, за которую ее приобрела. Ну, я вам скажу! Была зла, миленький — передать не могу! Тогда сестра Арчи и говорит: не оставить ли тебе картину у меня? Если еще раз приедешь в Австралию, то не придется платить никакого налога. Но я не была уверена, что вернусь. Да и очень хотелось видеть сэра Альфреда Маннингса на стене… Картина была замечательно упакована в картонки, мне только осталось замаскировать ее своей лучшей ночной рубашкой и засунуть в чемодан. В Хитроу поставила его на дорожку с табличкой «Без осмотра», и никто меня не остановил.
— Сколько бы пришлось заплатить? — Ну, немного больше семисот фунтов. Не такая уж большая сумма, голубчик, но меня просто бесит, что должна платить какой-то налог… Немного посчитал в уме. Значит, картина стоила около девяти тысяч? — Правильно. Девять тысяч, — забеспокоилась она. — Меня не обманули, как вы думаете? Я наводила справки здесь, и сказали, некоторые работы Маннингса стоят все пятнадцать… — Так и есть, — сказал я рассеянно. — Тогда и решила застраховать ее. А если в компании потребуют квитанцию или что-нибудь в этом роде? Вот и не стала об этом думать… — Неприятное положение. Она допила джин, и я заказал ей еще порцию. — Знаю, это не мое дело, Мейзи, но как удалось иметь при себе девять тысяч наличными в Австралии? Разве нет ограничений для вывоза таких сумм? Она захихикала: — Вы мало знаете жизнь, голубчик. Я отлично провернула дело. Мы с сестрой Арчи прогулялись к ювелиру и продали ему мою брошку… Была такая противная — в виде жабы — с большущим бриллиантом во лбу. Она имела какое-то отношение к Шекспиру, хотя никогда не знала, какое именно. Возила ее с собой, потому что дорогая. Продала за девять с половиной тысяч, правда, в австралийских долларах… Мейзи считала, что ужинать я должен с ней. И мы отправились в ресторан. Аппетит ее не пострадал, но настроение — ухудшилось. — Вы никому не расскажете о картине? — Конечно, нет. — У меня могут быть неприятности, миленький. — Знаю. — Люди иногда бывают такими жестокими… — Никто ничего не узнает, если будете помалкивать. Или уже рассказали кому-нибудь? — Нет, миленький, не рассказывала. Страшно боялась, что узнают… Совершенно не могу понять, почему должна платить этот противный налог? Картину я не стала вешать — спрятала. — Спрятали? — Да, миленький, почти нераспакованную. Конечно, развернула ее, когда добралась до дома. Тогда и обнаружила, что кольцо, через которое пропущена веревка, отваливается. Завернула снова, решила подождать… — И где же? — Сунула за одну из батарей в гостиной. Не смотрите с таким ужасом, голубчик — центральное отопление было отключено. Весь следующий день рисовал дом. В перерывах ходил по пожарищу, пытаясь найти что-нибудь из ценностей. Встречалось многое, что можно было узнать — сетки от кроватей, кухонные агрегаты… В густом пепле местами чернели остатки балок-перекрытий. Но, кроме них, все что могло гореть, сгорело. Смог найти лишь чугунную решетку из дома леди Тайт, отделявшую холл от гостиной. Думаю, она бы ее не узнала. Никаких угольных грелок, которые, кстати, обязаны выдержать страшный жар. Никакого металлического экрана для камина. Никакого мраморного столика. Естественно, никакого Маннингса. Когда появился в пять часов в «Прибрежной», в холле меня поджидала Мейзи. |
