Я рада, что молилась за американца, и надеюсь, что его Бог услышал меня.

Я молюсь своему Богу, Аллаху, и гадаю, слышит ли он меня.

* * *

Боевые действия переместились от мест, где живём мы: Хасан, тётя Мейда и я. Вспышки бомб в ночи сотрясают землю до самого рассвета. Гремят и трещат выстрелы; слабые крики и вопли разносятся по местности. Верный звук смерти. Я слышу американские вертолёты, резкий рёв самолетов и грохот танков. Однако теперь всё это далеко.

Рука Хасана заживает медленно, и он сгорает от гнева и от нетерпения вступить в борьбу.

— Я мужчина! — кричит он. — Я буду убивать американцев, как они убивали маму и папу. Как только мне станет лучше, я пойду и убью их.

Я прошу его остаться здесь, где хоть немного безопасно. Тётя Мейда просто сидит за столом, уставившись пустыми глазами в стену, ничего не говоря. После смерти её мужа, моего дяди Ахмеда, она начала уходить в себя, поэтому ей больше не приходилось скучать по нему. Думаю, она скоро умрёт, и тогда мы с Хасаном останемся одни в этом мире.

У тёти и дяди, мамы и папы было очень мало денег, и теперь из них осталась только тётя Мейда. Жизнь продолжается, несмотря на войну, несмотря на смерть вокруг. Утром открываются магазины, чтобы продавать еду, киоски с бдительными продавцами. Я пытаюсь выпрашивать еду, красть её, но я мало чего добиваюсь. Хасан голоден, как и я. Тётя Мейда ничего не говорит, совсем не двигается, но я думаю, что её тело съедает само себя, чтобы поддерживать жизнь, но скоро телу больше нечем будет питаться, и она закроет свои глаза навсегда.

Я молюсь Аллаху, чтобы спасти её, разбудить её, чтобы она позаботилась о нас с Хасаном, потому что я – всего лишь девочка, и не знаю, как это делать. Молюсь Аллаху, чтобы защитить Хасана, чтобы удержать его от борьбы. Я думаю об умирающем американце и о том, что молитва не спасла его. Дядя Ахмед призывал Аллаха спасти его, и он умер. Я молилась Аллаху, чтобы спасти маму и папу, и они тоже умерли. Я начинаю задаваться вопросом, слышит ли Аллах меня. Возможно, он не слушает, потому что я – ребёнок. Может быть, он только слышит молитвы взрослых.

Не думаю, что буду молиться, если тётя Мейда умрёт и оставит нас одних.

* * *

Ирак, 1993 год

Я просыпаюсь от раннего утреннего солнечного света, льющегося через заколоченное окно, который пронзает мрачную серость нашего маленького дома. Тихо, слишком тихо. Я сажусь, поправляя своё платье на плечах. Мой головной убор – или то, что от него осталось – валяется на земле рядом со мной, но я пока не надеваю его. Мои длинные и запутанные волосы сверкают чёрным и почти синим цветом на моём плече. Я должна расчесать их, но у меня нет времени, потому что мне нужно продолжать искать еду для тёти Мейды, Хасана и себя.

Я смотрю по сторонам, не вставая. Дом настолько мал, что я могу видеть всё со своего места на кровати под окном рядом с дверью. Кухня, плита и пустой холодильник. Диван, потёртый и разорванный, пустой. Хасан ушел. Я чувствую панику в животе, зная, что он слишком мал, чтобы осознать свои действия, но я не могу последовать за ним.

Что-то ещё было не так. Я обнаружила тётю Мейду в её кресле перед маленьким чёрно-белым телевизором, который теперь всегда выключен. Она по-прежнему сидит прямо, сложив руки на коленях и пялясь в стену, но её худая грудная клетка не поднимается и не опускается, как это было на протяжении недель. Мне удавалось кормить её супом, который я подогревала на плите, хлебом и бобами, которые я либо купила, либо украла, либо нашла. Но потом она отвернула лицо и вообще перестала есть. Она позволяла мне заливать воду в её рот, чтобы, по крайней мере, она не умерла от жажды, что, по моему мнению, хуже, чем от голода, хотя я не знаю, почему так считаю.