— Поворачивай. — Слова выходят низкими, хриплыми, смертоносным шепотом. — Клянусь, бля**, Христом, я убью тебя, если ты этого не сделаешь.

Дерек бледнеет.

— Черт, мужик, ладно. Ладно. Разворачивайся, Дасти. Мы возвращаемся.

Никто и слова не говорит, когда Дасти лихо разворачивается и опрометчиво набирает скорость. Парни хватают оружие и щелкают новенькими затворами.

— Она так важна для тебя, дружище? — говорит Дерек, когда я опускаю пистолет.

— Ты даже не представляешь, насколько. — Она одна. Теперь ее брат мертв. Другие местные напугаются и разозлятся. Она станет легкой мишенью.

— А на ничего себе такая, да? — Дерек пытается задобрить меня, поднять мне настроение. — Ты полапал ту задницу, а, Хант?

Я дико рычу на него.

— Захлопни свой чертов рот, Дерек. Ты о ней не имеешь никакого чертова понятия. Ни-ка-ко-го. Поэтому заткнись нах**.

Дерек в замешательстве опускается на спинку. Я никогда так себя не вел.

— Иисус, дружище. Успокойся. Это шутка была. Мы вернемся, братан. Заберем ее. Оставайся в чертовом грузовике.

Я слышу крики на арабском, потом Хаммер останавливается, и парни высаживаются. Кое-как я выхожу вместе с ними, двигаясь на чистейшей панической ярости и инстинкте защитника. В кулаке зажат пистолет. Перед глазами - красная пелена. Толпа собралась полукругом, и сейчас, когда бой, казалось бы, окончен, мужчины в ней не слишком обращают на нас внимание. Я протискиваюсь вперед.

Группа иракских мужчин столпилась у склоненной фигуры, на которую сыплются удары. Я вижу кожу, кровь, порванную одежду, вспышку светлых волос.

Не подумав, я стреляю. Из головы брызжет алый, тело дергается. Мужчины отворачиваются от Рании, но я слишком разъярен. Я вновь стреляю, но у меня отнимают пистолет, чьи-то руки обхватывают меня, и я сбрасываю их, молотя по рукам и ногам. Боли не чувствую. Удар, пинок, в голову, по колену. Мужчины разбегаются, крики на арабском и английском становятся все громче. Толпа свирепеет, становится беспокойной, но парни сдерживают их, играя знакомую роль укротителей.

Я падаю на колени рядом с Ранией, чьи губы разбиты, под заплывшими глазами расцветают синяки, изо рта сочится кровь. Ее одежда разорвана, на коже виднеются кровоподтеки.

Обхватываю ее руками. В глазах щиплет от слез, и я их смаргиваю. Рания откидывает голову, чтобы посмотреть на меня, и улыбается.

— Ты пришел, — арабский, но достаточно просто, чтобы я понял даже сквозь адреналин, ярость, боль, страх и панику. И любовь.

— Я пришел. Я здесь, — думаю, что-то из этого было на арабском, что-то - на английском. Не знаю. Не важно.

— Давай, мужик, двигайся, — Чинк врезается в меня спиной. — Этот народец с ума сошел. Иди.

Спотыкаясь, я бреду с драгоценной ношей - Ранией - к Хамви. Ноги подводят меня, я вздрагиваю и начинаю оседать. Дерек тут как тут, подхватывает меня, забирает Ранию, осторожно берет ее на руки и забирается в грузовик.

Теперь во мне совершенно пусто. Агония белыми точками сверкает перед глазами, и я падаю в пыль.

Чьи-то руки затаскивают меня в Хамви, и я ничего не вижу, но могу почувствовать запах Рании, почувствовать ее, услышать ее. Сидя, я чувствую ее движения, отзывающиеся ужасной болью в бедре. Едва ли не вырубаюсь снова, но мне удается удержаться.

Остальные тоже забираются в грузовик, и мы выдвигаемся: Дасти безумно быстро ведет, буксуя на углах. Звенят пули, отскакивая от корпуса машины, и когда мы оказываемся вне зоны досягаемости, слышен только грохот шин, тишина и дыхание.

Голова Рании лежит на моих коленях, ее нежные карие глаза смотрят вверх, на меня.