Слова Нестора, таким образом, должны быть по всем признакам отнесены к категории άπαξ λεγόμενα и нуждаются в специальном объяснении. Сам замысел Нестора едва ли может быть понят как какое-то тактическое новшество. Царь Пилоса — старейший из ахейских героев, проживший три обычных человеческих жизни. В его житейской мудрости преломляется забытый опыт минувших поколений. В аналогичном эпизоде IV песни (297 слл.) мы видим его ратующим за возвращение к древней микенской тактике сражения на колесницах. Фратрия, как показывает ее название, образованное от исконно индоевропейского, не сохранившегося в греческом языке слова «phrater», принадлежит к числу древнейших социальных институтов, по крайней мере, среди ионийской ветви греческой народности. Очевидно, то же самое можно сказать и о филах. Однако упоминание о филах и фратриях (Il. II, 362) нельзя понять и как отголосок давно забытого прошлого, древний боевой порядок, который Нестор противопоставляет здесь не оправдавшей себя в течение десяти бесплодных лет Троянской войны тактике дружин. Построение гражданского ополчения по гентильному принципу практиковалось во многих греческих государствах, в том числе в Афинах и Спарте, вплоть до конца архаической эпохи. Надо полагать, что и во времена Гомера этот тип военной организации был достаточно широко распространен в Греции и, напоминая Агамемнону о будто бы забытых им филах и фратриях, Нестор, как это нередко с ним бывает, лишь изрекает очередную банальность. И если, несмотря на это, фратрии и филы больше ни разу не появляются на страницах «Илиады», то объяснение этого парадокса следует искать прежде всего в особенностях поэтической техники Гомера, в основных идейных и художественных установках его творчества. Очевидно, традиционной героической поэзии, в лоне которой вырос гомеровский эпос, была известна лишь одна форма боевого сообщества— дружина. Исходя из этого древнего стереотипа Гомер строит большую часть батальных эпизодов «Илиады». В пронизывающей поэму стихии «рыцарских» авантюр, набегов и поединков филы и фратрии—эти фундаментальные института родового общества с их громоздкой и сложной внутренней организацией, далеко неоднородным социальным составом и не столько военными, сколько гражданскими (преимущественно сакральными) функциями должны были восприниматься как неуместное и чужеродное явление. Их трудно было «вписать» в общую картину того эгалитарно-аристократического микрокосма, в котором живут и действуют гомеровские герои, и поэт предпочел вообще о них не упоминать, отступив от этого правила лишь в одном единственном эпизоде II песни.
Современный историк может поставить в упрек Гомеру существенное упрощение реальных пропорций позднеродовое греческого общества. Как замечает Финли, само понятие кровного родства сведено в эпосе к достаточно узкому кругу лиц, не выходящему за пределы одного большого ойкоса. Поэтому более массивные и сложные социальные структуры, вроде тех же фратрий и фил, остаются практически «за бортом» эпического повествования, хотя в реальной жизни гомеровской эпохи их роль еще могла быть весьма значительной. Тем не менее нельзя не заметить, что и в этом уже достаточно сильно индивидуализированном и далеком от примитива обществе родственные узы все еще продолжают сохранять свое первостепенное значение как важнейший организационный принцип, действующий в социальной и политической жизни общины.
Конечно, наряду с родственными отношениями социальное поведение гомеровских героев могут определять различные другие факторы. Важнейшим среди них является чувство дружеской привязанности, соединяющее людей, независимо от их родовой и даже этнической принадлежности. Иногда это чувство властно выдвигается на первый план эпического рассказа, оттесняя в сторону все прочие эмоции и побуждения и выливаясь в катастрофический взрыв страстей, влекущий за собой колоссальные по своей значимости последствия. |