Со дня смерти матери, вот уже пять лет, Дирк не ощущал мягкого влияния женщины. Неудивительно, что он рос таким диким.

Шон постарался отогнать воспоминание о матери Дирка. Оно будило чувство вины, искупить которую он не сможет до конца своих дней. Она мертва. И нет смысла вновь терзаться. Шон прогнал угрюмость, грозившую расправиться с пережитым несколько минут назад облегчением, свободным концом узды ударил лошадь по шее и поехал по дороге на юг, к низким холмам на горизонте, за которыми лежала Претория.

«Мальчик необузданный. Но когда доберемся до Ледибурга, все наладится, – успокаивал себя Шон. – В школе выбьют из него дурь, а я дома обучу его хорошим манерам. Да, все будет в порядке».

Погрузившись в свои мысли, Шон повернул на Черч-стрит и только тогда заметил вокруг необычное возбуждение. Колонна всадников заставила его остановить лошадь на краю дороги.

Верховые проезжали мимо, и Шон с интересом разглядывал их.

Бюргеры в разнообразной одежде из домотканой материи ехали строем, который при некотором воображении можно было назвать колонной по четыре.

Шона поразило их число. Боже, да их не меньше двух тысяч, от подростков до седобородых, и каждый обвешан патронташами, у каждого возле левого колена из чехла торчит приклад винтовки Маузера.

К седлам привязаны свернутые одеяла, дребезжат котелки и другая посуда. Сомнений не было – это военный отряд.

С обочин женщины и редкие мужчины кричали:

– Geluk hoor!

– Стреляйте метко!

– Spoedige terugkonts!

Всадники смеялись и что-то кричали в ответ. Шон посмотрел на миловидную девушку, стоявшую возле его лошади. Девушка махала красным платком, и Шон вдруг заметил, что, хоть она и улыбается, на ресницах ее, как роса на стеблях травы, блестят слезы.

– Куда они? – громко, чтобы перекрыть шум, спросил Шон.

Девушка подняла голову, и это движение высвободило слезу – капля скользнула по щеке, повисла на подбородке и оставила крошечное влажное пятно на блузке.

– Конечно, на поезд.

– На поезд? Какой поезд?

– Смотрите, вот и пушки.

Шон с ужасом увидел с грохотом проезжающие мимо орудия – их было два. Артиллеристы в голубых, с золотом, мундирах неподвижно сидели на лафетах, лошади с трудом тянули тяжелый груз. Большие колеса окованы сталью, бронза казенников сверкает, создавая контраст с тусклой серостью стволов.

– Боже! – выдохнул Шон. Повернувшись к девушке, он схватил ее за плечо и возбужденно затряс: – Куда они идут? Быстрей говорите, куда?

– Минхеер! – Девушка вырвалась, отбросив его руку.

– Пожалуйста, простите, но мне нужно это знать! – крикнул он ей вслед, но девушка уже исчезла в толпе.

Еще минуту Шон недоумевал, потом его мозг снова заработал.

«Это война. Но где и с кем? Никакое племенное восстание не может требовать таких сил. Пушки – самое современное оружие, какое только можно себе представить. Нет, это война с белым человеком.

С Оранжевой республикой? Невозможно, между нами отличные отношения. Значит, с Англией?»

Эта мысль привела его в ужас. И все же… все же… пять лет назад ходили слухи. Такое бывало и раньше. Он вспомнил 1895 год и рейд Джеймсона. За те четыре года, что он был отрезан от цивилизации, могло произойти что угодно, и теперь он угодил в самую гущу событий.

Шон быстро обдумал свое положение. Он англичанин, родился в Натале, но с английской регистрацией. Выглядит он как бюргер, разговаривает как бюргер, ездит верхом как бюргер, он родился в Африке и никогда не покидал ее, но по закону он такой же англичанин, как если бы родился в лондонском Сити.

Допустим, это война между республикой и Англией; предположим, его схватят буры, что они с ним сделают?

Несомненно, конфискуют все оружие и слоновую кость, возможно, бросят его в тюрьму, а то и расстреляют как шпиона!

– Надо убираться отсюда! – пробормотал он и сказал Мбежане: – Уходим.