12. ПОЕЗДКА

Путь с гор через Баррен-Хилл на запад до Конанта и Глорианы занял несколько недель и сильно отразился на самочувствии Айв. Она загорела, волосы стали жесткими и посветлели, мышцы казались чужими и все время ныли. Она уже не так строго следила за гигиеной. Ей стали сниться новые кошмары. Лив столкнулась с жестокостью. Научилась ездить верхом, кричать на людей и торговаться.

И за все этот время они прошли лишь малую часть дистанции от Глорианы до Дома Скорби — расстояния, которое Локомотив проходил за считаные дни. Для Линии мир был крошечным.

Вагон оказался тесным и темным. Снаружи, в величественном Вестибюле станции, высокие стальные арки отбрасывали угловатые тени, и усердные линейные в темных костюмах, бродившие среди этих теней в дыму, казались микроскопическими. Территория Линии охватывала много пустого, бесчеловечного, темного пространства, наполненного лишь отзвуками грохота машин.

Магфрид закинул сумки Лив на полку для багажа. Двигался он плохо. Линейные сильно избили его, а кроме того, он нервничал из-за Локомотива. Лив тоже было не по себе. Они находились во чреве чудовища, точно в какой-нибудь страшной сказке.

Она похлопала Магфрида по широкой спине и сказала, что все хорошо. Здоровяк благодарно взвизгнул, как малый ребенок. Она села, подобрала юбки и жестом велела ему сесть напротив. Затем, опустив жалюзи, облегченно вздохнула.

В поезде было холодно, словно в огромном черном коробе для льда, кожа сидений туго скрипела. Лив слышала, что в Локомотивах всегда холодно. Она укутала плечи шалью, вздрогнула. Дернула за тонкую цепочку у окна, и вагон наполнился холодным электрическим светом. Достала дневник и начала писать.

— Не смотри, Магфрид. Ложись спать. Нам еще долго ехать.

После драки в отеле она удивилась, что их не бросили в какую-нибудь тесную и затхлую тюрьму Линии. Одному линейному Магфрид сломал нос, другого зашвырнул в кучу ржавого мусора. Чтобы усмирить такого верзилу, понадобились усилия семерых. Они держали и пинали его, а Лив стояла рядом и умоляла их прекратить. Пыталась вычислить старшего офицера, но все линейные были для нее на одно лицо. Они нацепили на Магфрида наручники и потащили его куда-то; она последовала за ними и не удивилась, когда сама оказалась в наручниках. Ее усадили в тесную кабинку с цементными стенами, начали светить в глаза фонарем и потребовали — снова! — объяснить, кто она такая.

— Мой друг болен. Умственно отсталый, можно сказать, — объяснила она. — Он не понял ваших вопросов и не хотел причинить вреда. Я могу заплатить.

Они конфисковали ее вещи, включая золотые часы, и она понятия не имела, сколько просидела в кабинке одна.

Затем они вошли снова, заставили ее подписать новые формы. И опять оставили одну.

Ей стало интересно, обсуждают ли они ее дело. Возможно, советуются по ее поводу с самим Локомотивом. Или просто убрали дело в архив и забыли о ней? Бог его знает.

Следят ли они за ней?

Стоит ли написать в Академию? Вряд ли. Все ее нутро противилось тому, чтобы просить о помощи. Она приехала сюда одна, и сама будет решать свои проблемы. Не за этим ли она здесь?

В кабинке не было окон, и линейные не кормили ее. Минуты тянулись, как часы. Локомотив отправится без нее — наверное, уже отправился. У нее закружилась голова, а потом она разозлилась. Да как они смеют, как они только смеют? Эти линейные безобразны, отвратительно воспитаны, омерзительны, только и поклоняются, что своим нелепым железным богам. Она резко встала, попыталась открыть дверь. Но та, конечно, была закрыта. Казалось, вся станция состоит из запертых железных ворот — замок людоеда, вставший у нее на пути. Как они смеют преграждать ей дорогу на Запад?

Ее злость была искренней — и в то же время просчитанной.