— Что бы ты ни использовала для этого… сможешь ли ты достать еще?

София пожимает плечами.

— Все в порядке, я могу позаботиться о себе. — Она ополаскивает руки и наклоняет голову, чтобы взглянуть на меня. — Но можешь ли ты?

— Я не думаю, что Шон узнал бы меня сейчас. — Становится больно, аж сердце кольнуло, но я отталкиваю это.

— Это не то, что я имела в виду. — Глаза Софии всматриваются в мои, окидывая взглядом черты моего лица, пытаясь изучить меня, как она изучает trodairí, определяя, какой из них попытается обмануть на дополнительные пайки. — Флинн… она того стоит?

Это заставляет меня замереть, и я перестаю собирать пасту, сушащуюся до мелкой крошки на руке, чтобы посмотреть на нее.

— Не из-за нее я выбрал то, что сделал.

Уголок рта Софии изгибается.

— Ты можешь прятаться от фианны, Флинн, но ты не можешь скрыться от меня. Твои глаза расширяются, когда ты думаешь о ней, ты говоришь быстрее, менее осторожно. Я привыкла следить за знаками… как, по-твоему, я получаю все, что мне нужно от trodairí?

Я качаю головой, зная, что София четко видит вину на моем лице. То, что мысли о девушке, убившей мой народ, которую я нашел покрытой их кровью, чьи руки мне пришлось вымыть… до сих пор делают это со мной — это отвратительно.

— Это не имеет значения. То, что она сделала, Соф… неважно, что я думаю или что чувствую.

— Флинн, ты никогда не был таким уж хорошим лжецом.

Она дает красителям время взяться, а затем помогает мне помыть голову и счистить крошку пасты с кожи. К моему облегчению, когда темно-коричневая перхоть сметается, кожа под ней имеет гораздо более естественный оттенок золотистого цвета. Это все еще нелепо смотрится на мне, но это пройдет почти все инспекции.

Я ничего не принес с собой, поэтому, как только беспорядок исчезает, я остаюсь стоять у двери, готовясь выйти на улицу. Начался дождь, его стук на крыше приглушен мхом, который растет там для изоляции от холода.

Когда я оглядываюсь назад на Софию, она кусает губу, и в ее уставших глазах, наконец-то, поселилось немного веселья. Увидев мой взгляд, она выдает:

— Ты выглядишь как идиот.

— Я думаю это хорошо.

— Попасть в бар можно через заднюю дверь. Она в переулке за зданием, и ведет в кладовую. — Веселье уходит с ее лица. — Я, вероятно, не увижу тебя снова после того, как они заберут меня.

Ее сухой тон разбивает мне сердце.

— Может, и нет, — уступаю я. — Никогда не знаешь. — Она мой последний намек на дом — последний человек с Эйвона, который смотрит на меня без ненависти во взгляде. Я вынужден сглотнуть, прочистить горло, когда оно грозит сжаться. — Я буду вспоминать тебя.

Она трясет головой, губы немного кривятся.

— Я тоже буду думать о тебе. Я буду помнить, как ты абсолютно нелепо выглядел.

— По крайней мере, я запоминающийся. — Это черный юмор, но это помогает. Немного. Я подхожу к ней, поднимая руку, чтобы притянуть ее в объятия.

Ее половинчатая улыбка исчезает, и она отдаляется, когда ее взгляд скользит от меня.

— Мне будет легче, если ты этого не сделаешь, — мягко говорит она. — Я должна перестать думать об этом месте как о доме. Оно должно стать местом, где я жила некоторое время.

Горло сжимается, и мы оба молчим, только дождь стучит по крыше, нарушая тишину. Я изучаю девушку, которую знал, еще одну жертву этой войны, задаваясь вопросом, какие отметины оставят эти раны.

— Ясного неба, Соф. — Это все, что мне остается сказать.