|
Так в месяц рублей пятнадцать, двадцать зарабатывал. А Исаковскому по пятнадцать копеек за строку платили, уже как поэту. Он уже в Москве где то стишки свои печатал." – "А можно было жить на эти деньги?" – "Тогда стипендию студенты получали двадцать семь рублей. Тридцать рублей – это персональная". – "Стихи эти, наверное, Вам собрала Мария Илларионовна?" – "Ну да, много она насобирала! Это я сам, гордился. Только и думать тогда не мог, что из этого получится. Вырезки то вырезал, а вот чисел никогда не ставил".
Каждый раз, когда ставили синим карандашом год напечатания, рука его долго болтается в воздухе и не решается ставить дату. – "Ну, что ты все путаешь, – кричит на него Мария Илларионовна, – ставишь, сам не знаешь что, а потом люди из за тебя губы вязать будут. Почему этот год ставишь?" Я хотела было рассказать им, как при нас с тобой Лиля с Васей Катаняном поссорились из за Маяковского. Вася писал книгу из жизни Маяковского, упомянув эпизод, происшедший в 1924 году, а Лиля запротестовала, сказав, что это было в 1925 году. Они заспорили. Он говорит: "Я книгу по документам пишу, у меня документ есть". А Лиля свое, она во всех подробностях этот случай помнит и доказать может, что было это в 1925 году. Он побежал в свою комнату, какую то папку схватил. А Лиля в сердцах: "Кто, в конце концов, с Маяковским жил, Вы или я? Кому лучше знать?!" Да вовремя остановилась я, не больно жалует Александр Трифонович Владимира Владимировича, a Марии Илларионовне Лиля и вовсе противопоказана. "Расскажите какие нибудь новости, – прошу я. – Толя просил". – "Ну какие же я новости знаю?" – "Говорят, Панферов пускает слухи, что Ермилова сняли". – "Ну да! За что?" – "За то, что тот его критиковал". – "Как Ермилова сняли? – и стал хохотать, хлопая себя по коленке. – Хорош член редколлегии газеты. Может, и я уже не член редколлегии? Может, и я уже не я? Может, и меня сняли?" Звонил в литгазету. Все телефоны молчат. – "Может, их там всех арестовали?" Наконец, дозвонился до какого то секретаря. – "Где начальство? Я? Я не начальство! Начальство тот, кто в кабинете сидит". – Звонил Макарову. Его не было дома. Я высказала о нем свое мнение. Он засмеялся и сказал про Макарова: – "Человечек из чернильницы". А ведь точно! Наконец, дозвонился Баулину. Из разговора я поняла, что писалось какое то письмо Грибачеву, или это было письмо самого Грибачева. Что то там его имя всё время поминалось. – "Я бы, – говорил Твардовский, – подписался под еще более резкой статьей о Панферове. Да и в этой статье, хоть и правильной, весь Ермилов сказался". Говорили по телефону долго. Но понять было трудно. Мне Твардовский сказал, что еще пять месяцев тому назад на секретариате Ермилову было предложено подать в отставку. Но он заявил, что он постарается справиться с газетой. Ходят слухи, что он теперь подал в отставку. – "Только как у нас подают в отставку, я не знаю", – сказал Твардовский. Баулин сказал Твардовскому, что есть кандидатура Бубеннова. – "А за ним Панферов, – сказал Твардовский. – Предлагали Симонову, но тот еле отбрыкался. А кандидатов то нет!" В среду Митьку принимают в пионеры. Меня пригласили присутствовать на этом торжестве. Боюсь, разревусь, когда этот "шибзик" будет давать клятву верности России. Это его первая присяга. Надо ему сделать подарок. Это я писала 12 февраля. А не прошло и недели, как мне позвонил Александр Трифонович: – До вас, небось, уже слухи дошли?! – Дойти то дошли! Да не верится как то, что так быстро все решиться могло. – А чего тут! Собрались втроем – Фадеев, Симонов, я и решили, кому куда идти! Не отдавать же газету Бубеннову с компанией. |
