Этот документ был написан сразу, сгоряча. Утром курьер «Знамени» А.Я. Тихонова отнесла его в ЦК.

Вскоре состоялось партсобрание ССП. Стоял доклад Чаковского о критике. Доклад был слаб, он никого не удовлетворил. Я выступил в прениях и произнес большую речь. Говорил о сталинском принципе направлений в литературе, говорил, что создался в критике застой, рутина. Сильно критиковал Поликарпова. Повторил то, что написал в письме к Маленкову. Закончил так:

– Мы говорим взволнованно. Мы кровно заинтересованы в литературе. Мы обречены ей пожизненно. Есть товарищи, которые сегодня занимаются рыбной промышленностью, завтра пойдут руководить лесосплавом. Им все равно. А нам, кадровым литераторам, не все равно, и потому я говорю столь взволнованно, горячо. С войны вернулась группа критиков – Вильям Вильмонт, Корабельников, Ф. Левин, И. Альтман, М. Чарный. Им есть, что сказать народу. Но они почему то молчат. Все дело сейчас в том положении, в которое поставлена критика, хотя и она сама не свободна от недостатков.

Первые выступавшие после меня обошли молчанием мою речь. Осторожный Бровман, который мне предварительно обещал полную поддержку, говорил очень вяло, имен не называл. Астахов упрекал меня в том, что я не коснулся объективных пороков критики, и потому мое выступление однобоко. Собрание шло вяло, робко. Председатель Ермилов, видимо, из осторожности заявил, что жаль, нет, не можем выслушать противную сторону. Но список ораторов был велик. Собрание перенесли на следующие дни. Оно было назначено на 1 апреля. Поликарпов уже 30 марта, видимо ознакомившись со стенограммой собрания, позвонил в «Знамя», позвал секретаря журнала. Подошла Ф.А. Левина.

– У вас в редакции хранятся старые документы? – спросил Поликарпов.

– Да, хранятся.

– Подберите мне тогда мои письма в редколлегию о Инбер и Пановой и ответ Вишневского.

Это было сделано. Копии писем сняты, тотчас посланы Поликарпову.

Ясно, – он готовился отвечать на партсобрании.

Мирская (из «Лит<ературной> газеты») передала мне:

– Поликарпов разгромит вас. Он сказал: «Этот мальчишка Тарасенков собирается вести самостоятельную литературную политику! Мы ему покажем!»

– Против вас собираются резко выступить, – сказала мне Мирская, – Сурков и Кожевников…

Буря готовилась.

Однако вдруг 1 апреля в 4 часа дня мне позвонил Владыкин из ЦК.

– Ваше письмо обсуждается 3 го апреля в 2 часа дня на оргбюро Вы приглашаетесь. Приглашается также Вишневский. Передайте ему.

– Вишневский в Нюрнберге, – ответил я.

– Нет, он уже вылетел. Скоро будет здесь. Если успеете, – скажите, передайте ему.

– Кто еще вызывается?

– Не знаю… о вашем вызове никому ни слова…

Когда в 7 часов вечера я пришел на партсобрание, Поликарпова снова не было. Видимо, он тоже узнал о предстоящем заседании оргбюро и выступить до него не решился.

Продолжались прения.

Чарный заявил, что действительно острые статьи трудно проходят в нашей прессе, и косвенно поддержал мою критику застоя в литературе. Инбер подробно рассказала собранию о всех муках со своей книгой и вообще поддержала меня. Субоцкий говорил о Поликарпове гораздо мягче меня, но, в общем, чувствовалось, что он хоть и побаивается, но стоит на моей стороне.

Ермилов обрушился на мою формулу: «Литературой управляет не Поликарпов, а народ» и усмотрел в ней отрицание партийного руководства литературой. Сурков в кулуарах собрания сказал мне: «Эх, не было времени, а то я тебя бы разделал. Не подготовился я. Но твердо знаю, – наши с тобой разногласия по поводу Пастернака – за гранью партийности».